Госпожа поневоле или раб на халяву
Шрифт:
Мышь любовалась представлением со все возрастающим интересом.
— И чем он так отличился? Маньяк, несчастный влюбленный без взаимности, или просто ты ему в чай неудачно плюнул? Если бы ему дали, он бы тебя прямо на моей кухне разложил, — она брезгливо поморщилась.
Вообще разговаривала мышь на удивление спокойно, своим прежним слегка насмешливым тоном, словно не шипела и не рычала еще недавно так, что даже мне было страшно.
— И маньяк, и влюбленный, и… куда я ему только не плюнул! — усмехнулся я, радуясь, что все снова вроде как налаживается и противное
Беспокоили только воспоминания, которыми Светлый пальнул в мою мышь. Была бы у меня хоть крупица прежней магии — прощупал бы сейчас аккуратно мысли у нее в голове и успокоился. А так… Марбхфхаискорт! Сидит, молчит, фигню всякую думает… Напрягает.
— Ясненько… насчет того, куда больше нос не совать, все понятно? — спинным мозгом чувствую: сверлит меня взглядом, реакции ждет.
Ну, я же решил побыть хорошим, на словах-то уж точно, хотя отвратительно хотелось сострить что-то типа: "Не очень, завтра снова слазаю…"
Наступив на горло песне, я процедил:
— Понятно.
И тут эта чертова тарелка все-таки выскользнула у меня из рук, я успел ее поймать до того, как она шлепнулась со звоном в раковину, быстро ополоснул, а мышь, как бы невзначай, заметила:
— Суп с мылом сам есть будешь.
Я только начал поворачиваться к этой… этой… ведь стараюсь же! Ценить должна, через себя переступаю, впервые за свои шесть сотен лет посуду решил помыть, а вместо благодарности — опять унижают?! Марбхфхаискорт!
Но сказать я ей ничего не успел, потому что тарелка вновь выскользнула, и в этот раз более успешно. С грохотом она разлетелась по полу на мелкие осколки. А красивая такая была, прозрачная, зелененькая… и скользкая, как жаба, бесы ее надуй через трубочку.
Мышь вытянула ногу в смешной пушистой тапочке и пошевелила осколки. Еще полюбовалась на них, черти ее… маслом смажь, как на произведение искусства, вдумчиво так. Подняла на меня глаза.
— В первый раз посуду моешь? Ну, в принципе неплохо справляешься, — это она сейчас издевается опять, что ли?! Но мышь даже не улыбнулась, когда похвалила: — Молодец. Одна проблема… — вроде говорила совершенно серьезно, но почему-то создавалось впечатление, что она с трудом сдерживается, чтобы не засмеяться: — Денег у меня хватит или на новые тарелки, или на новые плетки. Что будем делать?
Точно — издевается. А я уж было почти поверил, что оценила и хвалит… Марбхфхаискорт!
Швырнул губку в раковину, развернулся и гордо прошествовал мимо мыши. Ненавижу!
Быстро влетел к себе, хлопнул дверью… побегал по комнате, успокоился, упал на диван. Подождал минуту — тишина. Прощения просить никто не торопится. Снова из меня сделала идиота, унизила и радуется тихо.
Выглянул в коридор. Да, по-прежнему на кухне. Нет, чтобы осколки подмести… Желудок ненавязчиво намекнул, что я собирался плотно поужинать. А делать это надо где? Правильно, марбхфхаискорт! Там же, где сидит мышь…
Похоже, посуду придется домыть, да еще и убрать за собой.
— Где у тебя то, чем осколки смести можно?
Мышь на то, что я оскорбился до глубины души, вообще не обратила внимания. Сидела спокойно, смотрела, как ни в чем не бывало, и ответила так же:
— Под раковиной совок и веник, — потом в ее голосе прозвучала легкая заинтересованность: — Слушай… А скажи-ка мне, товарищ темный, о чем ты думал, когда взламывал замок и лез в комнату, на двери которой ясно написано, что этого делать нельзя? Я не ругаюсь, и наказывать больше за это не собираюсь. Просто ответь.
Я решил играть по ее правилам. Сначала достал совок и веник, бесы его по прутику раздери. Смел все осколки и задумчиво замер с совком в руках, пытаясь понять, что теперь с этим делать. Вспомнил, что ведро с мусором было под раковиной, выбросил содержимое совка. Поставил орудия чистоты на место. И только потом, включив воду и взяв в руки очередную тарелку, процедил:
— Потому что ты же, как специально, рисунок этот повесила… Написала бы просто: "Мастерская, не заходи", я бы, может, и не полез. А "Не влезай — убьет" — это же просто провокация!
Мышь с минуту смотрела на меня, поверх очков, большими глазами. Огромными просто, потому что они у нее от моих слов словно вдвое увеличились. Потом она вообще сняла очки и продолжила любоваться мною, как невидалью редкостной. Причем вот не чудом невиданным, а именно чудаковатой невидалью. Потому что обычно я люблю, когда мною любуются, а тут — занервничал даже. Особенно после того, как мышь вдруг сдавленно хрюкнула, откашлялась и, предупреждающе вскинув руку, просипела:
— Только вот сейчас без истерик, пожалуйста. Я не издеваюсь, не пытаюсь обидеть и не смеюсь. Над тобой не смеюсь, это я над собой. Понятно?
Я весь напрягся, но кивнул — правда, на всякий случай выключив воду и поставив на сушилку очередную успешно побежденную мною тарелку. Счет был два — один, в мою пользу. Это радовало. А вот поведение мыши пугало.
Она, дождавшись моего кивка, протерла очки полой свитера, водрузила их на нос… И вдруг заржала в голос, хлопая себя руками по коленкам и всхлипывая. Очки улетели куда-то под стол, но она, похоже, не заметила.
Алена:
Присматриваясь внимательно к своей "обновке" (ну, раз уж сбагрить не вышло и оно теперь мое надолго), я все время ловила себя на странном ощущении. Что-то в нем было сильно не так. Все его поведение, начиная с момента "покупки" и заканчивая зверски хлопнутой дверью после замечания о плетках, до боли кого-то мне напоминало.
Неужели? Да нет, ну быть не может… Блин, но он же весь из себя темный воин. Покоритель чужих жен, да и про плен у светлых вон в размере чуть ли не столетия вспоминает. Опять же, выглядит… Парень как парень, молоденький совсем, но достаточно взрослый, чтобы светлюк-извращенец на него слюной капал. Хотя, конечно, кто их знает, этих светлых, доверие к их праведности я потеряла окончательно.
Да и сам пленничек вчера на задопомазанье реагировал очень по-взрослому. Нет, быть не может! Опять же, скверные такие картинки из чужой памяти… Хотя… Блин.