Госпожа Сарторис

Шмиттер Эльке

План у меня появился не сразу. Но с той самой секунды, как я прочла сообщение, я уже ничего не могла изменить: словно решение было принято без моего участия, и сомневаться было уже ни к чему, пришла пора действовать. Когда мы с Эрнстом шли тем вечером к Ирми, я чувствовала себя совершенно опустошенной, но готовой на все, и когда он провожал меня домой, я болтала с ним, как обычно. Только ночью я представила нашу жизнь.

Мои

родители вернутся в С., к сестрам матери и моему дедушке, который жил один в своей крошечной квартирке – это было ясно давно. Мой отец, сделав скромную карьеру у доктора Херманна, «оптовая и розничная торговля», по-прежнему не мог назвать это место домом, а мама всегда ждала единственного мгновения: когда они смогут продать домик и вернуться туда, где жила ее семья. Папа достигнет пенсионного возраста через два года – слишком долго, чтобы дожидаться и уезжать вместе с ними, мне не хотелось возвращаться в С. старой девой на шее у родителей, к своим замужним кузинам, которые обсуждали детей и отпуск в Тироле и уже давно смотрели на меня с неодобрением – красотка Маргарета, вечно окруженная поклонниками, которая умела рисовать, петь и танцевать, которая хотела пойти учиться на актрису, а стала лишь одинокой офисной работницей с нервным срывом. Я выйду замуж за Эрнста и буду жить с ним и Ирми; Эрнст хотя бы хорошо выглядел, носил меня на руках, прилично зарабатывал и был милым парнем, он мне точно ни в чем не откажет; а Ирми была просто сокровищем. Я с удовольствием представляла, как буду жить с ней, представляла изумление и благодарность Эрнста, когда он узнает, что не придется оставлять в одиночестве мать, вдову, потерявшую на фронте мужа, что можно взять ее с собой, в новую семью. Я продолжу работать, по вечерам мы сможем часто бывать в обществе – только не на танцах, больше никогда, – а дома нас будет ждать Ирми, оживление и веселье. Возможно, у нас родится ребенок. Но прежде всего нас ждет большая свадьба, уже этим летом, в парадном зале с оркестром и толпой гостей; я буду отправлять подписанные приглашения и дам объявление в газету: «Принимаем поздравления с 13 часов по адресу: дом Блюменталь». Я сама придумаю фасон платья и куплю для него шелк, даже если придется ехать в Ф., чтобы подыскать подходящий. Я буду лучшей.

С того момента я словно пребывала в холодном дурмане. Проснувшись утром, я позволила себе несколько секунд сомнений – но решение было принято, я чувствовала огромную силу и не хотела сдерживаться. Я радовалась собственному гневу, поглотившему все: усталость последних шести месяцев, равнодушную отчужденность и неприятие мира. Я вспоминала все это с ужасом и страшно

боялась снова стать вчерашней Маргаретой. В конечном счете для меня было неважно, Эрнст или кто-то другой; Эрнстом можно управлять, это я поняла сразу, у него были свои причуды, но не конкретные недостатки, а инвалидность делала его особенно благодарным. Филип его не знал, хотя это было не слишком важно, лишь отчасти – он прочитает сообщение в газете, и оно заденет его так же, как его помолвка задела меня, или даже сильнее: я опережу его, пусть не думает, что в день его свадьбы я буду стоять на берегу нашей реки и со слезами на глазах рассматривать кирпичные стены имения Ринекеров – я давно уеду в свадебное путешествие, и может, даже в Париж!

Тем же вечером мы с Эрнстом встретились в кегельном клубе; он провожал меня домой, и мне легко удалось перевести разговор на тему будущего. Он никак не решался завести об этом речь, и пришлось проложить ему торный путь. Он так ошалел от счастья, что мне стало немного стыдно – но потом я напомнила себе с сердитым упрямством, что благодаря мне будет счастлив хотя бы кто-то один, и не может быть ничего дурного в том, чтобы так осчастливить человека. Ирми тоже пришла в восторг; я ей сразу понравилась, о чем не единожды рассказывал мне Эрнст; она была влюблена в меня почти так же, как и он, но с одним отличием, и оно меня покорило: Ирми не просто гордилась мной, а любила по-настоящему. Для Эрнста я была трофеем, словно выигранный кубок по кеглям, самой красивой девушкой в компании, которая никого к себе не подпускала, ни с кем не ворковала и не флиртовала, той самой Маргаретой – все вокруг говорили, что в ней есть что-то особенное. Мое желание выйти за него замуж казалось ему таким нереальным, что он не ждал объяснений – это было подобием чуда, и искать причины или раздумывать над воплотившимися его собственными мечтами было бы богохульством. Он воспринял это как бесконечно щедрый подарок, как выигрыш в лотерею – и, возможно, меня должно было смутить, что в его благодарности не было малодушия, сомнений и недоверия, и он не требовал никаких объяснений. Благодарность Эрнста была искренней и чистой, безграничной, как благодарность ребенка, но меня это не смутило, я отнеслась к его реакции поверхностно, мне было все равно. Его поведение только усилило мою решимость и облегчило дальнейший ход событий: больше никаких проблем не возникало, и даже мои родители, несмотря на изумление, почувствовали облегчение и радость. Она заранее отдала свое сердце, подумала мама. Хотя я оставила сердце в прошлом.

Конец ознакомительного фрагмента.