Госпожа сочинительница (новеллы)
Шрифт:
Антиэстетичен – это уже полнейший криминал и смертельный приговор в устах Гиппиус: обжалованию не подлежит!
Зинаида Николаевна требовала от Акима Волынского «чудес любви», подвигов во имя любви, а он по каким-то причинам уклонялся от них (боялся? не хотел? не мог?). В итоге их отношения превратились в «комедию любви».
Именно в случае с Волынским она второй раз наступила на грабли, влюбившись в приверженца мужеложства. Впервые это было с Мережковским, потом будет – с Философовым… etc. Такое ощущение, что ее словно магнитом тянуло к тем, кого невозможно соблазнить.
Сплошное противоречие, а не женщина! Пытается соблазнить мужчин, которые уж точно не станут с сопением лапать ее за все выпуклости и вогнутости, а потом их же обвиняет в том, что они этого почему-то не делают. Да еще пребывает в прекрасном заблуждении:
Единый раз вскипает пеной И рассыпается волна. Не может сердце жить изменой, Измены нет: любовь – одна. Мы негодуем иль играем, Иль лжем – но в сердце тишина. Мы никогда не изменяем: Душа одна – любовь одна. Однообразно и пустынно, Однообразием сильна, Проходит жизнь… И в жизни длинной Любовь одна, всегда одна. Лишь в неизменном – бесконечность, Лишь в постоянном – глубина. И дальше путь, и ближе вечность, И все ясней: любовь одна. Любви мы платим нашей кровью, Но верная душа – верна, И любим мы одной любовью… Любовь одна, как смерть одна.«Зинаида прекрасная» всегда любила Любовь вообще. Лихорадочно записывала в дневник: «Зачем же я вечно иду к Любви? Я не знаю; может быть, это все потому, что никто из них меня, в сущности, не любил? У Дмитрия Сергеевича тоже не такая, не „моя“ Любовь. Господи, как я люблю какую-то Любовь».
Объектом этой «какой-то Любви» мог быть кто угодно – мужчина и женщина в равной степени. Ага, вот и до гермафродита мы добрались, то есть до существа двуполого…
Любовь на самом деле двупола. Каждый находит в ней нечто для себя, но она не ставит четких границ между полами, не дает безапелляционного указания, кого следует любить: мужчину или женщину. Зинаида считала, что природа человека бисексуальна: «В моих мыслях, моих желаниях, в моем духе – я больше мужчина, в моем теле – я больше женщина. Но они так слиты, что я ничего не знаю».
Ходили слухи, будто она в самом деле бисексуальна. Или даже вовсе лесбиянка. Недоброжелатели открыто называли брак Гиппиус и Мережковского союзом лесбиянки и гомосексуалиста.
Ну что ж, оба давали к сплетням поводы.
В конце 1890-х годов Гиппиус очень дружила с английской баронессой Елизаветой фон Овербек, которая происходила из семьи обрусевших немцев. Елизавета была известна как композитор и сотрудничала с Мережковским – написала музыку к переведенным им трагедиям Еврипида и Софокла, которые поставили в Александринском театре.
Дамой она слыла умнейшей, была на дружеской ноге, к примеру, не с кем-нибудь, а с Ницше, но, по отзывам близко знавших ее людей, являлась типичной старой девой с подавленными инстинктами нежности, полового влечения и продолжения рода. То есть душа в чистом виде! Вот чего алкала Зиночка! Неудивительно, что она посвятила Елизавете фон Овербек несколько стихотворений:
Сегодня имя твое я скрою И вслух – другим – не назову. Но ты услышишь, что я с тобою, Опять тобой – одной – живу. На влажном небе Звезда огромней, Дрожат – струясь – ея края. И в ночь смотрю я, и сердце помнит, Что эта ночь – твоя, твоя! Дай вновь увидеть родныя очи, Взглянуть в их глубь – и ширь – и синь. Земное сердце великой Ночью В его тоске – о, не покинь! И все жаднее, все неуклонней Оно зовет – одну – тебя. Возьми же сердце мое в ладони, Согрей – утешь – утешь, любя…«Утоли моя печали» с Лизхен фон Овербек у Зиночки, к несчастью – а может, и к счастью, – не получилось-таки. Все же никак не удавалось отрешиться от женской, именно женской природы!
А кстати… Женщины считали Зинаиду женщиной только с о-очень большой натяжкой! Может быть, из зависти к ее несравненной красоте? «Она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной», – втыкает дамскую булавку Нина Берберова… к которой, между прочим, Зинаида Николаевна тоже была неравнодушна и которой писала письма, полные нежности…
Эти письма адресат оценит только лет через пятьдесят-шестьдесят, и к тому дню мы еще вернемся.
Но вот мнение мужчины. Звали его Алексей Кондратьев, и был он в ту пору двадцатисемилетним начинающим поэтом, который опубликовал в журнале «Новый путь», издававшемся П.П. Перцовым, несколько своих стихов. Они понравились Зинаиде Гиппиус, мнение которой в отборе материалов для публикации было решающим (Перцов пребывал перед ее умом и красотой в состоянии перманентного коленопреклонения).
По младости лет и недостатку жизненного опыта Кондратьев полагал, что степень культурности человека определяется по тому, как он обращается с книгой. И он не раз с ужасом наблюдал, как разрезают книгу женщины, носящие длинные волосы: они вынимают из своей прически шпильку и, просунув между страницами, раздирают их. Для Кондратьева это было совершенно недопустимым, мещанским поступком – ну, короче, женским. Истоки такого небрежного обращения с книгами он видел именно в сугубо дамской природе: «Женщины почти всегда видят в книгах соперниц себе, или стараются „убрать“ их куда-нибудь подальше, или же мнут и уродуют». И каково же было возмущение Кондратьева, когда он увидел однажды: божественная Зинаида вынула черепаховую шпильку из своих великолепных золотистых волос и стала «разрезать» ею новое издание!
Кондратьев не удержался и воскликнул:
– Женщина!!!
«Особа эта, претендовавшая тогда, чтобы ее считали чем-то вроде андрогины, – вспоминал он спустя много лет, – весьма обиделась на мое восклицание, и отношения наши потерпели с тех пор некоторое охлаждение…»
Да, существо, признающее свою принадлежность к слабому полу, вряд ли заявит безапелляционно: «Моя душа без нежности, а сердце – как игла!»
Зинаида считала себя в полном праве создавать новые модели человеческих отношений, догматы веры и даже церковные обряды. Ведь проблемы духа и религии всегда очень ее занимали. Именно ей принадлежала идея знаменитых Религиозно-философских собраний (1901-1903 годы), сыгравших значительную роль в русском религиозном возрождении начала XX века. На этих собраниях творческая интеллигенция вместе с представителями официальной церкви обсуждала вопросы веры. Гиппиус была одним из членов-учредителей и непременной участницей всех заседаний.
Но даже здесь она не могла перестать быть собой.
Так, на первое собрание она явилась в глухом черном, но… просвечивающем платье на нежно-розовой подкладке. Полное ощущение, что под кружевом ничего нет, кроме обнаженного тела! Присутствующие на собрании церковные иерархи смущались и стыдливо отводили глаза…
Среди посетителей оказались и молодые профессора Духовной академии. Один из них был «убит наповал» при первой же встрече с Зинаидой. А он для себя писал: «К нам в дом стали приходить священники, лавриты, профессора Духовной академии, и между ними два, молодые, чаще других. Из всех заметнее был Карташев, [33] умный, странноватый, говорливый на Собраниях… У меня мелькнула мысль: а ведь эти странные, некультурные и как будто жаждущие культуры люди – ведь они девственники! Они сохранили старое святое, не выбросили его на улицу, не променяли на несвятое – быть может, ожидая нового святого?»
33
З. Гиппиус пишет эту фамилию именно так, через е , хотя обычно фамилия Антона Карташова (в ту пору доцента Академии), будущего министра культуры Временного правительства, впоследствии, за границей, – крупнейшего историка Русской Церкви, пишется через о .