Госпожа сочинительница
Шрифт:
Поэт Владимир Соловьев так представил Зинаиду Гиппиус:
Я — молодая сатиресса, Я — бес. Я вся живу для интереса Телес. Таю под юбкою копыта И хвост… Посмотрит кто на них сердито — Прохвост!Да ладно, чего там: никто и не дерзал на нее «смотреть сердито». Ведь копыта и хвост были премиленькие, пресоблазнительные, а уж юбки-то… Ох уж эти Зинаидины юбки! Госпожа Гиппиус носила платья, при виде которых скандализированная публика просто-таки с ног валилась. А косметикой она пользовалась так, словно готовилась играть роль парфюмерной лавки в пьесе модного тогда Мориса Метерлинка «Синяя птица» (если у Метерлинка
Когда 6 декабря 1901 года Зинаида познакомилась с Андреем Белым, тот сделался натурально в обмороке от того, что открылось взору: «Из качалки — сверкало; З. Гиппиус, точно оса в человеческий рост… ком вспученных красных волос (коль распустит — до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико; пудра и блеск от лорнетки, в которую вставился зеленоватый глаз; перебирала граненые бусы, уставясь в меня, пятя пламень губы, осыпаяся пудрою; с лобика, точно сияющий глаз, свисал камень на черной подвеске; с безгрудой груди тарахтел черный крест; и ударила блестками пряжка с ботиночки; нога на ногу; шлейф белого платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану…»
Да уж, тонко подмечено…
И еще более тонко — у мемуаристки Ариадны Тырковой-Вильямс. Зануда она, между нами говоря, была редкостная, помешанная на социал-демократических вывертах — из тех коварных демократов, которые расковыряли все язвы российские, подготовили, как принято выражаться, почву для Октябрьского переворота, а потом отбыли за рубеж, где спокойно все беды пересидели и почили в бозе, не уставая поливать грязью покойницу Россию. И еще она была совершенно бездарной журналисткой, которая тщилась изображать из себя интеллигентку и даже осмеливалась кого-то судить, и… женщиной до мозга костей. И именно поэтому очень хорошо проникла в суть Зинаиды Николаевны.
«От блестящей Зинаиды шли холодные сквознячки… — читаем мы в ее мемуарах. — Она была очень красивая. Высокая, тонкая, как юноша, гибкая. Золотые косы дважды обвивались вокруг маленькой, хорошо посаженной головы. Улыбка почти не сходила с ее лица, но это ее не красило. Казалось, вот-вот с этих ярко накрашенных тонких губ сорвется колючее, недоброе слово. Ей очень хотелось поражать, притягивать, очаровывать, покорять. В те времена, в конце XIX века, не было принято так мазаться. А Зинаида румянилась и белилась густо, откровенно, как делают это актрисы для сцены. Это придавало ее лицу вид маски, подчеркивало ее искусственность. И движения у нее были странные… Одевалась она живописно, но тоже с вывертом. Пришла в длинной белой шелковой, перехваченной золотым шнурком тунике. Широкие, откинутые назад рукава шевелились за ее спиной, точно крылья…»
Или вот еще одно мнение о чете Гиппиус — Мережковский: «Странное впечатление производила эта пара: внешне они поразительно не подходили друг к другу. Он — маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке. Черные, глубоко посаженные глаза горели тревожным огнем библейского пророка. Это сходство подчеркивалось полуседой, вольно растущей бородой и тем легким взвизгиванием, с которым переливались слова, когда Дмитрий Сергеевич раздражался. Держался он с неоспоримым чувством превосходства и сыпал цитатами то из Библии, то из языческих философов. А рядом с ним — Зинаида Николаевна Гиппиус. Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Загадочно-красивое лицо… Пышные темно-золотистые волосы спускались на снежно-белый лоб и оттеняли глубину удлиненных глаз, в которых светился внимательный ум. Яркий грим, головокружительный аромат сильных, очень приятных духов. Держалась она как признанная красавица, к тому же — поэтесса…»
Этот отзыв, с почтительным придыханием на последнем слове — поэтес-с-са!!! — принадлежит родственнице Валерия Брюсова, Брониславе Погореловой, и тут явно чувствуется налет той исступленной любви, которую Брюсов одно время питал к «Зинаиде прекрасной».
А между тем объективно ее считали не слишком-то талантливой, хотя и интересной поэтес — с-сой.
О, ночному часу не верьте! Он исполнен злой красоты. В этот час люди близки к смерти, Только странно живы цветы. Тёмны, тёплы тихие стены, И давно камин без огня… И я жду от цветов измены, — Ненавидят цветы меня. Среди«Электрические стихи» — чуточку насмешливо отзывался о поэзии Зинаиды Гиппиус Бунин. Адамович присовокуплял: «Строчки как будто потрескивают и светятся синеватыми искрами». Ну, если говорить конкретно об этом стихотворении, здесь вдобавок еще переночевал безумно в то время модный Метерлинк с его «Разумом цветов»…
Прозаиком Зинаида считалась довольно среднего уровня. Ее эссе, написанные под псевдонимом Антон Крайний, имели, конечно, право на существование, но не несли в себе какого-то уж прямо-таки сверхъестественного творческого открытия. Разве что ее рассуждения о жизни и быте… Но об этом ниже.
В самой Зинаиде не было истинного таланта — того, что она называла «музыкой». Она это понимала, всю жизнь мучилась этим. Но тщеславие являлось воистину ее любимым грехом, и она пестовала, лелеяла, обожала этот свой грех — строила для него пьедестал на том основании, что «музыку» в других людях она умела различать совершенно безошибочно и тонко, и тянулась к ней всем своим существом… всей душой.
Ну никуда не деться от этого слова! Я вижу край небес в дали безбрежной И ясную зарю. С моей душой, безумной и мятежной, С душою говорю. И если боль ее земная мучит — Она должна молчать. Ее заря небесная научит Безмолвно умирать. Не забывай Господнего завета, Душа, — молчи, смирись… Полна бесстрастья, холода и света Бледнеющая высь. Повеяло нездешнею прохладой От медленной зари. Ни счастия, ни радости — не надо, Гори, заря, гори!Поэт Георгий Иванов, знавший Зинаиду очень близко, очень любивший ее и, наверное, даже влюбленный (несмотря на то что был женат на красивейшей из женщин своего времени, Ирине Одоевцевой, тоже, с позволения сказать, поэтессе), понимал ситуацию так: «Ей, да и ему, Мережковскому, нужен был дух в чистом виде, без плоти, без всего, что в жизни может отяжелить дух при попытке взлета, они оба были в этом смысле людьми „достоевского“, антитолстовского склада — склада, определившего то литературное движение, к которому они оба принадлежали и которое одно время даже возглавляли. Не случайно Зинаида Николаевна в последние годы жизни называла себя бабушкой русского декадентства».
Очень мило, конечно, однако в те годы, в начале минувшего столетия, ей было еще очень далеко до того, чтобы не то что называть себя чьей бы то ни было бабушкой, пусть даже и русского декадентства. Так кружить мужчинам головы, как это делала Зинаида, мало кто умел.
Красным углем тьму черчу, Колким жалом плоть лижу. Туго, туго жгут кручу, Гну, ломаю и вяжу. Шнурочком ссучу, Стяну и смочу, Иглой разбужу, Иглой пронижу. И я такая добрая, Влюблюсь — так присосусь. Как ласковая кобра я, Ласкаясь, обовьюсь. И опять сожму, сомну, Винт медлительно ввинчу. Буду грызть, пока хочу, Я верна — не обману! Ты устал — я отдохну. Отойду и подожду. Я верна, любовь верну, Я опять к тебе приду, Я опять с тобой хочу… Красным углем зачерчу…