Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви
Шрифт:
Впрочем, если на минуту всерьез допустить, что связь между растущей славой и приближением смерти действительно имеет место (зависимость эта реально существовала в фантазии Анны Ахматовой — и не ее одной, — воспитанной на уайльдовском Дориане Грее), нам пришлось бы сделать вывод, что заправилы советской культурной политики совершенно неповинны в смерти Ахматовой. Уж они-то ничем не баловали поэтессу, не праздновали официально ни семидесятилетнего, ни семидесятипятилетнего ее юбилеев. Можно говорить разве что о каких-то нерешительных попытках выразить, на не слишком высоком уровне, почтение к ней. От Игнатия Ивановского мы узнали, что после операции по удалению аппендикса и случившегося после этого инфаркта один из представителей ленинградского отделения Союза писателей пришел к ней в больницу с букетом
Единственным достойным упоминания знаком официального признания можно считать тот факт, что в марте 1965 года ее избрали в президиум Второго съезда Союза писателей Российской Федерации. Но что было это «признание» рядом с тем, которое было высказано в предисловии к изданию ее стихов во Франции: «Настанет день <…>, когда Советский Союз поймет, что у него не менее причин гордиться Ахматовой, чем Титовым или Гагариным»?
Последнее серьезное свидетельство признания пришло совсем с другой стороны: 15 декабря 1964 года Оксфордский университет решил присвоить Анне Ахматовой степень почетного доктора литературы.
ОКСФОРД
Первый из обнаруженных мною документов, связанных с приглашением Анны Ахматовой в Оксфорд, — это ответ на какое-то письмо или телефонный звонок. 27 октября 1964 года сэр Исайя Берлин сообщил профессору Морису Бауре адрес Ахматовой: улица Ленина 42, квартира 23, Ленинград. «По-моему, — пишет он, — лучше всего было бы сначала уведомить ее телеграммой, что направлено письмо и что не обязательно сразу давать ответ, иначе она будет в панике — из-за разрешения на выезд. Одновременно надо бы послать копии телеграммы и письма диппочтой, послу Великобритании в Москву; кроме того, передать такие же копии советскому послу в Лондоне, а также Британскому совету, нашей доброй мисс Бренде Трипп, которая питает к Ахматовой самые нежные чувства; предполагаю, она более всего способна для выполнения этой задачи: она бы затем в сопроводительных письмах информировала Министерство иностранных дел и другие учреждения <…>. Думаю, таковы должны быть формальности».
Инициаторы награждения уже знали о предстоящей поездке Ахматовой в Италию — и пришли к выводу, что, «возможно, ей удастся эту поездку продлить и для визита в нашу страну». 3 ноября в Ленинград пришло официальное телеграфное извещение («The University Oxford invites you to accept an honorary degree of Doctor of Letters»; в телеграмме была и фраза, призванная успокоить адресата: «На эту телеграмму вам отвечать не обязательно». Посланное одновременно письмо, которое подписал сэр Фоллиот Сэндфорд, руководитель университетской канцелярии, также имело целью предупредить излишние волнения: «Проще всего было бы совместить церемонию награждения с Вашим пребыванием в нашей стране».
Тем временем в операцию включилась и мисс Бренда Трипп, которая, будучи руководителем Восточноевропейского отдела Британского совета, хорошо знала и советские учреждения, и приглашаемых лиц. В ноябре 1945 года Бренда Трипп была в Ленинграде, когда Исайя Берлин отправился из Книжной лавки писателей в Фонтанный дом; в момент отлучения Ахматовой она работала в Москве. Поэтому уж кто-кто, а она-то знала, какое это непростое дело: пригласить Ахматову, официально лишь как бы наполовину признанную в Советском Союзе, именно в тот университет, где одним из крупнейших авторитетов был Берлин, сын русского эмигранта, бывший дипломат, которого не так уж давно в Советском Союзе считали шпионом. За завесой секретной переписки самых различных учреждений, куда скоро вовлекли и отдел британского МИДа, ведающий связями с Восточной Европой, сложился настоящий комплот, занятый поисками возможностей помочь старой даме. От которой, кстати, не поступало никаких вестей.
Заговорщики, очевидно, неформально договорились о том, что самое подходящее учреждение для продвижения дела — Британский совет. Только у него был легитимный советский партнер — Государственный комитет культурных связей с заграницей. Можно предположить, что одновременно и на дипломатическом уровне были проведены консультации о том, какой реакции можно ждать от советской стороны. Самое позднее в ноябре месяце Оксфорд должен был получить первые положительные сигналы, чтобы вовремя начать подготовку мероприятия.
Наконец, 1 декабря 1964 года, в разгар подготовки
Лишь после продолжительного прощупывания ситуации Оксфордский университет принял решение (это случилось 15 декабря 1964 года) известить общественность о близящемся чествовании Анны Ахматовой. На следующий день новость была опубликована во всех ведущих британских газетах, что одновременно являлось формой вежливого давления на Москву. Советские органы не могли отмахнуться от приглашения как от простой провокации, поскольку почти одновременно «Литературная газета» напечатала — по инициативе Суркова — коротенькое сообщение о присуждении Ахматовой премии «Этна-Таормина». Сообщение свидетельствовало о том, что советская культурная политика, как сказало бы ереванское радио, «в принципе» считала поэтессу выездной.
16 декабря 1964 года Пол Синсер, генеральный секретарь Британского совета, отправил Ахматовой официальное письмо, в котором была фраза, предназначенная не столько ей, сколько официальным органам власти в СССР: «Это приглашение мы посылаем вам в соответствии с относящимися сюда статьями англо-советского двустороннего соглашения, подписанного в Лондоне в январе 1963 года».
Приглашение, очевидно, долго путешествовало по всевозможным органам и организациям, пока пришло наконец к адресату. Ахматова лишь 21 февраля 1965 года сообщила Алексею Суркову: «Ввиду того, что я приняла предложение Оксфордского университета о присвоении мне звания доктора филологических наук honoris causa, мне необходимо лично присутствовать в Оксфорде. Прошу Вас оформить документы, нужные для поездки мне и Каминской Анне Генриховне <…> дочери моей воспитанницы, которая будет сопровождать меня, т. к. по состоянию здоровья я не могу ехать одна». Положение тех, кто должен был принять решение по этому вопросу, она попыталась облегчить со своей стороны тем, что в интервью, данном 26 января 1965 года приехавшему в Ленинград корреспонденту «Оксфорд мейл», сказала: «У меня с Союзом писателей никаких разногласий нет, стихи для публикации я выбираю сама». Как мы знаем, это не было правдой даже по отношению к последнему прижизненному сборнику ее стихов, «Бег времени».
Несмотря на вроде бы благоприятные предвестия, решение вопроса продвигалось черепашьими темпами. Из Оксфорда уже запрашивали размеры Ахматовой — для изготовления докторской мантии и шапочки, — день церемонии же все еще не был определен. А для университета это крайне важно: ведь в тот же день награду предстояло вручить еще троим кандидатам: итальянскому литературоведу Джанфранко Контини, английскому врачу сэру Джефри Кейнзу и английскому поэту Зигфриду Сессуну.
В середине марта секретариат проректора университета обратился в Министерство иностранных дел Великобритании с просьбой попытаться ускорить ход событий в советской столице. Там поручили атташе по культуре посольства Великобритании в Москве напомнить советской стороне о существовании статьи XI соглашения о культуре. Вероятно, результатом стало какое-то обещание; во всяком случае, сама Ахматова 29 марта сообщила, что могла бы отправиться в Оксфорд после 1 июня. И наконец, 7 апреля был назначен срок церемонии: 5 июня в 14.30.
С британской стороны началась конкретная подготовка. 24 мая были заказаны на 29 мая (планируемый день прибытия Ахматовой) два номера в отеле «Президент». Сегодня из секретной советской документации нам уже известно, что заинтересованные лица лишь к этому времени смогли получить в джунглях иерархической властной системы нечто похожее на конкретный ответ. 22 мая 1965 года член Политбюро Демичев и глава государства Подгорный поставили под письмом Союза писателей свои подписи; стояла на письме и виза давнего недруга Ахматовой, Поликарпова. Выездная комиссия (на сей раз уже не в ЦК, а «всего лишь» в ленинградском обкоме партии) на своем заседании разрешила Анне Ахматовой двухнедельную поездку. Соответственная «выписка из протокола» 27 мая, в четверг, была послана в ведомство, занимающееся выдачей паспортов. Тут подошли выходные, и в Союзе писателей лишь в понедельник, 31 мая, то есть в день отъезда, смогли выдать Анне Ахматовой загранпаспорт и билеты на поезд.