Гость
Шрифт:
Он видел, как отшатнувшаяся женщина с зобом закрывает локтем лицо, словно ей выжигали глаза. Как застыл с пустым, без дыхания, ртом мужчина с хохолком, превращенный в камень. Как тучный казак съехал с кресла вниз и блестел одним эполетом. Весь мир вокруг бурлил, сотрясался. Шевелились кости в расстрельных рвах. Взбухали безвестные могилы в песках и тундрах. И его прадед в мундире горного инженера бежал по воздуху, беззвучно крича.
Веронов видел все это, испытывая сладкий ожог в паху. Улыбаясь волчьей улыбкой, покинул зал и вышел, никем не преследуемый.
Сел в «бентли» и покатил в московском воздухе, в котором, казалось, пламенели лучи красно-золотой иконы.
Весь день Веронов испытывал
Он лежал на диване посреди разноцветных кальянов, которые шествовали один за другим, как экзотические птицы. Интернет бушевал. Порожденная Вероновым буря летела от сайта к сайту. Ее разносили буйные блогеры, подхватывали остряки. Веронова проклинали, грозили ему судом. Им восхищались. Приводили отрывки текстов о раскулаченных крестьянах, расстрелянных маршалах, убитых режиссерах и академиках.
«Будь проклят ты, сталинский ублюдок! Тебе гореть в аду».
«Сталин – не человек, а скорость света. А ее невозможно остановить».
«Давайте одумаемся, проведем спокойную дискуссию: “Кто для России Сталин?”»
«Мало вас Сталин стрелял! Жаль, не дострелял».
«Сталин – кровавый карлик, который съел сердце России. А вы все – жиды вонючие!»
И множество фотографий иконы с генералиссимусом и золотым нимбом.
Волны, порожденные его эксцентрической выходкой, расходились по Интернету. Вибрация растревоженного мира накладывалась на другие вибрации, одна волна проникала в другую, их сложение меняло зыбкое пульсирующее поле, в котором происходило множество одномоментных событий. Русские самолеты пикировали на Алеппо. Ополчены Донбасса шли в наступление, выбивая противника из поселка. Разгневанный американский президент показывал кулак журналисту Си-эн-эн.
И все это переливалось, меняло очертания, и икона с генералиссимусом плыла в бесшумном океане, омываемая потоками мира.
Ближе к вечеру пришло электронное письмо.
«Блестяще! Вы истинный кудесник. Будем ждать техногенных последствий. Первый транш прошел. Ваш Янгес».
К письму прилагалась эмблема, напоминающая монету древней чеканки времен Ниневии или Вавилона. Змея, обвивающая колонну.
Веронов соединился с банком, где хранил деньги, и убедился, что на его счет только что пришло два миллиона рублей.
Он лежал на диване, вспоминая сладостное падение в бездну, в глубине которой дышал, переливался дивный бриллиант, манящий, влекущий, обещавший небывалое счастье. Эта бездна находилась в нем самом, он падал в себя самого, и заветный бриллиант переливался в глубине его сущности, на такой ее глубине, до которой невозможно дотянуться рассудком, а только колдовством, волшебством его искусства, разрушением запретных преград, срыванием заветных печатей, одну из которых он только что сорвал.
Он вдруг вспомнил нечто, что испытал когда-то в детстве, и что было связано с мамой.
Мама, драгоценная, ненаглядная, – ее легкий прах покоился на небольшом подмосковном кладбище, закрытом для новых погребений. Туда раз в год приходил Веронов и часами стоял у розового камня, на котором было вырезано дорогое имя, тускневшее, плывущее в тумане от неудержимых слез. С мамой был связан свет, который не давал тьме сомкнуться в его душе, уберегал его от злодеяний, позволял ему выстоять среди жестокого и кромешного мира.
Их веранда на даче, полная янтарного солнца. Мама, улыбаясь своей милой улыбкой, протягивает ему белую булку с медом и золотистая медовая капля блестит на ее руке. Елка наполняет их дом ароматами леса, теплого воска, волнующей сладостью праздника, и в блеске шаров, в мерцаньях голубой слюды мамина рука скользит посреди хвои, вешает за петельку стеклянную звезду. Зимнее окно с сини снегом, красная кирпичная стена дома, и мама читает ему сказку о богатыре, и на картинке богатырский конь склонил голову к придорожному камню. Заброшенная церковь, полная душистого сена, и мама, смеясь, легонько толкает его в это сено, которое принимает его в свою шелестящую глубину, и они с мамой лежат на сене, глядя, как в куполе церкви розовеет нарисованный ангел.
Их дача стояла на зеленой горе над рекой. Мама ушла на речку сполоснуть белье, а он остался в доме, перебирая посреди газетных листов засушенные цветы – желтый зверобой, белый тысячелистник, фиолетовый горошек. И вдруг испытал прилив нежности, захотелось увидеть маму, обнять ее, поцеловать ее каштановые душистые волосы. Он выбежал из избы. Гора была зеленой, солнечной, с нее сбегала розовая тропка прямо к синей реке, у которой на мостках мама полоскала белье. И такой огромный солнечный мир был вокруг, такая синяя река с разбегавшимися кругами, такая любимая обожаемая мама, что детская его душа раскрылась навстречу необъятному восторгу, любви, словно кто-то светоносный, белоснежный поднял его на руках, вознес в высоту, в лучистую лазурь, и оттуда он видел весь дарованный ему мир, леса, деревни, зеленую гору, маму у синей реки.
Теперь, лежа на диване, Веронов старался воскресить то детское чудо, богоявление на зеленой горе. Не мог. Знал, что оно было, что несло в себе неизъяснимую сладость, указывало путь вверх, в лучистую бесконечность, куда ему не дано было воспарить. И теперь эта уходящая в небо лазурь сменилась уходящей вниз бездной, в глубине которой мерцал таинственный подземный бриллиант.
Глава четвертая
Утром, за кофе, Веронов просматривал газеты, которые принесла из почтового ящика домработница Анна Васильевна. На первой полосе «Коммерсанта» размещалась крупная фотография Веронова, сдергивающего холст с иконы и открывающего белоснежного генералиссимуса на золотом поле, окруженного ангелами. Нимб над головой Сталина казался солнцем, встающим над головой вождя. Заголовок гласил: «Православный сталинизм». В статье сообщалось, что икону Сталина, наделавшую столько шума в обществе «Мемориал», изготовили по тайному поручению Московской патриархии. Написана она была в Софринских иконописных мастерских, что подтверждало существование в церковной среде целого течения, прославляющего Сталина и утверждающего – Сталин рано или поздно будет причислен к лику святых, как мученик, отравленный врагами русского народа, с которыми всю жизнь он боролся. Остается узнать, восклицал написавший статью журналист «Коммерсанта», как относятся к упомянутому течению кремлевские власти и скоро ли в кабинетах высших государственных чиновников появится икона Сталина.
Анна Васильевна дождалась, когда Веронов отложит газету, и сказала:
– Аркадий Петрович, вы уж меня извините, что я, быть может, вмешиваюсь не в свое дело и доставляю вам неприятность. Но вы же добрый, сердечный, интеллигентный человек. Зачем вам эти шалости? Кому-то от них смешно, а кому-то больно. Я читала, что вчера в зале, где вы выступали, многим стало дурно, а одну женщину с инсультом увезли в больницу. Пожалейте их, Аркадий Петрович. – Она волновалась, и ее увядшее, когда-то красивое лицо порозовело от переживаний.