Гостеприимная Арктика
Шрифт:
Однако одно их сообщение меня огорчило. Выше, при описании нашего летнего перехода через Землю Бэнкса, я упоминал, что мы тогда встретили эскимоса Куллак и его беременную жену Нериок, причем Куллак подарил мне пару меховых туфель, прося, чтобы роды были легкими и чтобы ожидаемый ребенок оказался мальчиком. Теперь я с беспокойством ожидал известий о дальнейшей судьбе этой семьи, но не решался сам спросить о ней, чтобы проявленный мною чрезмерный интерес не показался подозрительным. Вскоре наши собеседники по собственной инициативе упомянули, что Куллак и его жена должны скоро прибыть в эту же местность и что ребенок еще не родился. Мне сразу же стало ясным, что предполагаемая эскимосами беременность этой женщины в действительности была какой-то опухолью брюшной полости. Полагая, что подобная опухоль неизбежно приведет к смертельному исходу,
Выслушав эти сообщения, мы направились к эскимосскому поселку, до которого, по словам наших собеседников, оставалось лишь 2–3 км пути. Когда поселок уже был виден, из него вышло навстречу нам около сотни мужчин, женщин и детей, т. е. почти все его население. Среди этих эскимосов я узнал нескольких человек, с которыми я познакомился во время моей экспедиции 1911 г.
Прием, оказанный нам, был как нельзя более теплым, дружелюбным и... шумным. Ребятишки подпрыгивали, стараясь дотронуться до наших плеч; мужчины и женщины самым дружеским образом тормошили, дергали и похлопывали нас. Согласно обычаям эскимосского гостеприимства, нас спросили, какой величины жилище нам требуется и где его построить, в самом ли поселке или на некотором расстоянии от него. Мы выбрали место, отстоявшее от поселка примерно на сотню метров, и хижина была быстро сооружена, причем нам совершенно не пришлось участвовать в ее постройке, Однако наших собак мы распрягали и привязывали сами, так как, несмотря на свой мирный нрав, они смущали жителей поселка своим крупным ростом, непривычным для здешних эскимосов.
Поселок состоял из одного ряда снежных хижин, построенных под обрывом, вероятно, потому, что только здесь снег был достаточно глубоким и твердым, так что из него можно было вырезать правильные глыбы. Вечером, когда стемнело, светящиеся окошки производили снаружи очень уютное впечатление. Все хижины были обращены к морю, т.е. на запад или на юго-запад. Окошки квадратные (примерно в 20 кв. см) или прямоугольные были устроены в куполе над дверьми и «застеклены» прозрачным озерным льдом. Некоторые хижины имели лишь один купол, но другие были скомбинированы из двух или трех взаимно пересекающихся куполов, причем лишние части стен были вырезаны. Независимо от числа куполов, каждое жилище имело один вход в виде коридорчика высотой около 2 м и длиной от 2,5 до 6 м. Высота наружного входа в коридорчик составляла около 1,5 м, но вход из коридорчика в самую хижину был настолько низок, что войти можно было лишь на четвереньках.
Самое большое жилище принадлежало моему старому знакомому, Хиткоаку; это был самый крупный снежный дом, какой только мне приходилось видеть; диаметр его пола равнялся 9 м. В этом доме состоялось импровизированное торжество по случаю нашего прибытия. Когда гости, семья хозяина и его близкие друзья сидели по-японски на двух «спальных площадках», на остальной части пола могли стоять, тесно прижавшись друг к другу, еще около 75 человек. Теснота при этом получалась почти такая же, как, в американском трамвае; но все же нельзя не удивиться тому, что в снежном доме могло поместиться 100 человек.
Высшая точка купола отстояла от пола приблизительно на 3–3,5 м. Дом был ярко освещен несколькими масляными лампами с длинным пламенем. По эскимосскому обыкновению эти лампы были помещены низко, но их свет, многократно отражавшийся от бесчисленных снежных кристаллов купола, становился мягким и рассеянным.
Такой дом, как у Хиткоака, никогда не служит только для жилья и всегда используется отчасти в качестве помещения для собраний или клуба. При большом куполе дом трудно: отапливать, так как нагретый воздух поднимается под купол, и снег начинает таять прежде, чем воздух будет достаточно нагрет на том уровне, где сидят люди. Кроме того, на отопление такого большого дома расходуется очень много тюленьего жира.
Постели в доме Хиткоака были покрыты большей частью шкурами белых медведей и карибу; но, кроме того, здесь было несколько шкур мускусных быков. В 1911 г. эскимосы говорили мне, что в населенной ими части о. Виктории мускусные быки совершенно вымерли; но теперь я узнал, что еще в 1912–1913 гг. к северо-востоку от залива Принца Альберта было обнаружено и истреблено одно стадо. Точно узнать его численность я не мог, так как эти эскимосы умеют считать лишь до шести, но, судя по числу шкур, имевшихся в поселке и у других групп того же племени, это стадо состояло из 15–20 голов.
Самый поселок был построен лишь за несколько дней до нашего прибытия. Перед этим все племя занималось рыбной ловлей на соседних озерах. Ловля производилась гарпунами, через проруби. Из числа пойманных рыб некоторые напоминали лососей, а другие, весом до 14 кг, были похожи на североамериканскую озерную форель.
В районе тех же озер было убито несколько карибу, и ко времени нашего прибытия в поселке имелись большие запасы свежего оленьего мяса и жира. Группа эскимосов, прибывшая с Земли Бэнкса, привезла на санях сушеное мясо гусей, убитых во время линьки возле мыса Келлетт. Через отверстия во льду убивали тюленей по способу «маутток». Кроме того, было убито несколько белых медведей.
В хозяйстве этих эскимосов собаки используются, главным образом, для охоты, и лишь во вторую очередь — в качестве упряжных животных. Обычно каждый охотник на тюленей имеет собственную собаку, которую он ведет на привязи; но иногда два или три охотника используют одну и ту же собаку. В этом случае они вместе выходят утром из дому и бродят по льду, пока собака не обнаружит первую лунку. Один из охотников остается возле этой лунки, а остальные идут с собакой дальше. Когда собака найдет вторую лунку, около нее остается второй охотник, а с собакой идет третий и т. д. Если охота происходит не дальше 2–3 км от поселка, то тюленя, убитого в начале дня, охотник оставляет лежать на льду, пока собака отыскивает вторую лунку. Отметив ее временным знаком, охотник возвращается к убитому тюленю, припрягает собаку к его туше и отправляет таким образом в поселок. Собака выполняетэто задание весьма охотно, так как знает, что по прибытии в поселок будет накормлена. Я спрашивал эскимосов, не предпочтет ли собака остановиться по дороге, чтобы есть тюленя, но, по-видимому, этого почти никогда не случается. Прежде чем собака отправится в путь с тюленем, она иногда пытается лизать его кровь, но, пустившись в путь, она уже не останавливается даже и для этого. Однако, если тюлень зацепится за льдину и задержит собаку, она может повернуться к тюленю и начать есть его. Если собака уже научилась есть тюленя на пути домой, то отучить ее от этой привычки трудно или даже невозможно, а потому такой собаке уже никогда не доверяют тюленя.
Собаки оказывают эскимосам существенную помощь также и при охоте на медведей. Обычно эскимосы охотятся на медведей вдвоем или втроем; но каждый эскимос считал бы для себя позором не выйти на медведя один-на-один, если бы пришлось охотиться без товарища. Как правило, на медведя идут с двумя-тремя собаками; но лучшие «медвежьи» собаки могут удерживать зверя и в одиночку. Иногда, в особенности если охотников несколько, применяют луки и стрелы, но чаще медведя убивают импровизированным копьем, состоящим из охотничьего ножа с медным или стальным обоюдоострым лезвием длиной в 25–35 см, привязываемого к палке длиной около 1,5 м и немногим толще палки от метлы (настоящих копий эти эскимосы не имеют).
Мамайюк, дочь эскимоски и белого (мыс Батэрст)
В качестве упряжного животного собака помогает семье эскимоса тащить сани. У эскимосов, не имеющих ружей, на каждую семью приходится не больше трех собак, чаще — две и нередко — лишь одна. По-видимому, главная причина, по которой появление у эскимосов огнестрельного оружия приводит к такому сильному истреблению карибу, заключается в том, что эскимосу, имеющему ружье, очень легко добывать пищу для собак; вместе с тем, чтобы преследовать стадо карибу, отличающееся подвижностью, необходимо иметь большую свору. Таким образом получается бесконечная цепь причин и следствий: имея больше собак, можно убить больше карибу; это позволяет прокормить еще больше собак, а следовательно, убить еще больше карибу и т. д., и т. д. В районе р. Маккензи или мыса Батэрст эскимосы, которые до появления у них огнестрельного оружия довольствовались двумя-тремя собаками на семью, получив ружья, имели по 15–20 собак, пока карибу еще было много. Конечно, впоследствии, когда карибу в этой местности были почти совершенно истреблены, число собак пришлось сократить.