Гостеприимная Арктика
Шрифт:
Прочих новостей было много, и в основном они оказались благоприятными. Наткусяк передал мне письменный отчет Кэстеля о путешествии их партии. Из этого отчета я узнал следующее.
Расставшись с нами у мыса Исаксен, партия Кэстеля направилась к северо-западной оконечности о. Короля Кристиана, но там, где она должна была находиться согласно карте, не оказалось никакой суши. Кэстель был сильно изумлен, и так как погода стояла туманная, он решил, что они могли ошибиться направлением. Дальше партия направилась на запад, рассчитывая выйти к о. Бордэн, но увидела в тумане сушу и решила, что это и есть о. Короля Кристиана, который либо нанесен на карту в ненадлежащем месте, или же является более обширным, чем обозначено на карте. В действительности же это была северная
31
Я бы назвал его именем эту северную оконечность, но именем Кэстеля уже была названа красивая бухта, открытая им к западу от залива Милосердия на Земле Бэнкса.
Дальше группа Кэстеля хотела выйти к юго-восточной оконечности о. Бордэн, но вследствие туманной погоды не нашла ее, а потому направилась на о. Мельвиль. У мыса Фишер был устроен временный склад, откуда Наткусяк должен был впоследствии захватить для нас вещи на своем пути к северу. Затем поспешили к лагерю Стуркерсона, находившемуся возле залива Лиддон.
Стуркерсон немедленно снарядил партию Наткусяка, и она отправилась к мысу Меррей. Но уже наступил июнь, и условия пути ухудшились. Особенно трудно было пройти 15 миль через перешеек между заливом Лиддон и бухтой Геклы, так как там обнажился от снега весь грунт; пришлось разделить груз на несколько частей и перевозить отдельными этапами. В бухте Геклы ледовые условия тоже были очень плохие. Тем не менее, партия Наткусяка добралась до мыса Фишер и захватила для нас запасы со склада. При этом, как водится, забыли, что «господь обо всех позаботится», и взяли с собой слишком много мяса мускусных быков.
По словам Наткусяка, на одни сани приходилось от 500 до 700 кг. Если принять во внимание, что Пири, Свердруп и вообще все полярные исследователи считают 300 кг большой нагрузкой, то неудивительно, что подобного груза не выдержали бы даже самые лучшие наши сани, а в данном случае сани были не из лучших. При переезде через водный «канал» на льду бухты Мак-Кормик они стремительно съехали с одного холмика, ударились о противолежащий и сломались так основательно, что их нельзя было починить. Не оставалось ничего другого, как провести лето в этом районе, что и было сделано.
В течение лета убили свыше пятидесяти мускусных быков, десять карибу и нескольких тюленей и заготовили некоторое количество сушеного мяса. Тем временем понемногу продвигались на север и, наконец, нашли пласт угля. Он представлял собою складку, повернутую на ребро, и во многих местах выходил на поверхность земли, так что был весьма удобен для открытой разработки. Помимо угля, здесь можно было добыть особого рода смолу, которая, если зажечь ее спичкой, горела подобно сургучу, причем выделялся черный дым и распространялся запах, напоминающий асфальт. Ее использовали для растопки.
Эскимосы сделали героическую попытку починить сани. Но, несмотря на почти сверхъестественное искусство, с которым эскимосы выполняют подобные работы, сани остались искалеченными. Тем не менее, партия Наткусяка собиралась отправиться через неделю к мысу Меррей, и это намерение не осуществилось лишь в виду нашего прибытия.
Далее мне вручили письмо Стуркерсона, в котором он сообщал о своей работе за минувшую весну. Он побывал на «Белом Медведе», чтобы забрать с собою свою семью; на корабле все было благополучно, и капитан Гонзалес собирался идти на нем к нам в течение лета. Что касается Кэстеля и Эмиу, то в разговоре со Стуркерсоном они заявили о своем желании остаться на о. Мельвиль и обещали впредь не жаловаться на пищу.
Мне передали также письмо от Уилкинса. Он сообщал, что ему удалось побывать на о. Виктории у медных эскимосов и заснять их как на фотографиях, так и на кинопленке. Как я узнал из других источников впоследствии, многие медные эскимосы посещали «Белого Медведя», причем поддерживались вполне мирные отношения.
Однако, как и следовало ожидать, медными эскимосами было возбуждено против меня обвинение в убийстве. Жена Куллака, Нериок, которая, по словам ее мужа, должна была разрешиться от бремени в середине августа 1915 г., родила лишь в январе 1916 г. Через несколько недель после этого она умерла, и я полагаю, что причиной ее смерти была вскрывшаяся внутренняя опухоль. Но туземцы верили, что жизнь и смерть этой женщины зависели от моей воли, а потому считали меня убийцей. В письме, написанном на эскимосском языке, Палайяк уверял меня, что он пытался доказывать туземцам мою невиновность, объясняя им, что исцелить Нериок было не в моей власти; однако к этому письму я отнесся скептически, так как знал, что Палайяк, хотя и относившийся ко мне достаточно дружелюбно, считал белых людей, в том числе и меня, могущественными чародеями и во время настоящего инцидента в значительной мере разделял мнение туземцев.
Отправившись фотографировать племя, к которому принадлежали Куллак и многие родственники умершей Нериок, Уилкинс проявил немалую отвагу. Но хотя у него всегда было достаточно храбрости, как я убедился лично и как показывают знаки отличия, полученные им на войне, в данном случае Уилкинс едва ли сознавал, какому риску он подвергается. Среди примитивных эскимосских племен кровавая месть считается не вопросом личного усмотрения или личным чувством, а священным долгом.
Однако эта группа туземцев, по-видимому, считала, что вместо обычного «жизнь за жизнь» можно удовлетвориться выкупом (о том, что у некоторых эскимосов существуют подобные воззрения, я никогда прежде не слышал). Как мне впоследствии сообщили Палайяк и мистрисс Сеймур, Куллак передал через них, что согласен не убивать Уилкинса и других участников моей партии и даже меня самого, если получит в виде выкупа ружье и достаточное количество патронов.
До сих пор я всегда отказывался давать ружья туземцам, причем руководствовался их же интересами. Получив ружья, туземцы немедленно начинают убивать в десять раз больше оленей, чем прежде; мясо и шкуры добываются в количестве, далеко превышающем действительные потребности, и в результате олени истребляются или покидают данный район. Таким образом, через 10–15 лет туземцы окажутся в гораздо худшем положении, чем теперь, при умеренной охоте с луками и стрелами. Уилкинс разделял мое мнение, а потому отказался дать ружье.
В изложении дальнейших событий не все было ясно. По-видимому, Палайяк и мистрисс Сеймур неточно перевели Уилкинсу слова Куллака, боясь, что угрозы последнего сделают Уилкинса неуступчивым и это побудит Куллака к попытке убить Уилкинса или кого-нибудь из его спутников. Произошла борьба, и Куллаку удалось отнять ружье у Палайяка. Впоследствии вмешались другие эскимосы из того же племени и заставили Куллака дать Уилкинсу собаку в качестве компенсации за ружье. По словам Палайяка, Куллак, раздраженный этим принуждением, взял обратно свое обещание не убивать меня и моих спутников; но все земляки Куллака заявили, что не позволят ему напасть на нас, и пригрозили немедленно убить его в случае неповиновения.
8 октября мы отдыхали и беседовали, а женщины тем временем приводили в порядок нашу одежду. Особенно нуждались в починке наши сапоги, хотя до сих пор они превосходно служили нам. Редкая обувь может сравниться по удобству и прочности с эскимосской.
Единственным, что огорчало нас в то время, были симптомы ногтееды, обнаружившиеся у Чарли на одном пальце и сопровождавшиеся мучительной болью. На следующий день, когда мы выехали дальше, Чарли не мог ехать на санях, так как толчки и сотрясения были для него невыносимы; он был вынужден медленно идти пешком, чем сильно замедлялось наше продвижение.