Гостьи
Шрифт:
Свернули с дороги во двор многоэтажного дома. Дом в пять этажей, в три подъезда, во дворе березка, песочница, унылые ржавые качели. Ну, хоть качели не подвели. Да и подъезд оказался то, что надо! Шли по лестнице вдоль облупленных стен. На подоконнике давно засохшее растение в горшке, баночка с окурками. Пахнет гадко. Поднялись с Романом на второй этаж.
Спутник мой достал из кожаной барсетки ключ и протянул его мне. Я смотрел на ключ в своей руке и думал о барсетке. Разбогатею обязательно себе такую куплю. И Мерс!, как бы вдогонку додумал я. А Роман уже прощался. Еще раз напомнил про завтра, про утро, и удалился.
И я растерянный остался стоять перед дверью с ключом в руке. И тут
В коридоре было темно. Я скинул с плеч рюкзак, поставил его у самой двери. Медленно, настороженно прислушиваясь к голосам за дверью, не снимая ботинок, сделал несколько шагов вперед. Коридор оказался коротеньким, и я очень быстро очутился в комнате. Как я понял позже, единственной комнате в квартире, не считая кухни, ванной с санузлом. Серые жалюзи на большом окне были опущены, в комнате прохлада, полумрак.
На стенах серые обои – красивые, рисунок рельефный, будто шелковой нитью вышитый. Помню, мама на такие в магазине засматривалась, но они нам не по карману. Диван под цвет, только на несколько тонов светлее. Добротный диван, раскладывается, наверное. По правую руку встроенный в стену шкаф – огромный, по ширине всей стены. По левую, письменный стол с идущими верх по стене, до самого потолка, книжными полками. Кондиционер. Ну еще и идеально-гладкий белый потолок, отражающий бледно зеленый, ковер на полу. Впрочем, это – всё. Такая вот холостятская комната. Минимализм во всем. Никаких тебе сувениров, картин, фотографий в рамочках. Только один атавизм – полки с книгами. Но вроде это снова в моде. Модно быть ценителем бумажных книг.
Посмотрел на ковер, потом на свои ботинки, стыдно стало. Уже нагнулся, чтобы разуться и передумал. Я у себя, подумал я. Но на кухню направился опять же крадучись.
На кухне был уже посмелее, перешагнул порог. Кухня маленькая. В ней стол у окна, раковина, тумба, навесные полки. Открыл одну крайнюю: посуда – тарелки, стаканы, бокалы для вина, пепельница. Признаюсь, в холодильник я бы заглянул с большим удовольствием. Уж очень я успел проголодаться. Нервы, как-никак. Но холодильника не было, как, впрочем, и газовой плиты. Была кофемашина, электрический чайник, банка с кофе, сахарница, пачка чая с ромашкой, салфетки. Любопытство взяло верх, и я захлопал поочередно дверцами шкафчиков. Нашел ложки, вилки, штопор, пару бутылок вина. Обнаружил встроенный в шкаф холодильничек. Открыл, а там стоит одинокая пачка сливок. Вот и все. А, ну и мусорный бочок. Пустой. Везде чисто как в музее, ни пылинки, ни соринки, ни тараканьей ножки. Едой не пахнет ни в прямом, ни в переносном смысле.
Вернулся в комнату. На этот раз разулся, и смело ступил на мягкий ковер. Подался искушению и провел по нему ладонью. На таком бы спать, а не под ноги стелить. Открыл жалюзи. Вид из окна так себе, на ту самую детскую площадку со ржавыми качелями. Зато стекло – будто его и нет вовсе, такое чистое. Хватило же ему денег такой ремонт забабахать, мебель дорогую купить (а я уверен, что она дорогая, у нас с мамой такой нет), ковер опять же, так не лучше бы было сначала квартирку поприличнее купить? Побольше, в райончике получше, да чтобы
А напротив меня шкаф, так и манит своей предсказуемостью. Чувствую, вот открою его сейчас, а там все серо-белыми стопочками. Знал, а все равно подошел, открыл. Тьфу. Что за любовь к симметрии?! Почему носы ботинок не могут смотреть в разные стороны? А галстуки? Их, что еще кто-то носит? Ужасно, ужасно меня раздражает человек, оставивший после себя весь этот нежизнеспособный порядок. Черт с ним. Продам квартиру вместе с ее порядком, уеду домой, забуду. Захлопнуть бы с размаху дверцы шкафа, да не смог себе позволить, тихонечко прикрыл.
Сел на диван, достал телефон. Интернет ловит – жить можно. Может Алиске позвонить? Нет, рано еще. Еще не нагеройствовал.
Может издержки профессии, всё думал я о чистоте. Мама вроде говорила:
…Врачом был.
В институте я проникал в человека все глубже и глубже. Удивлялся, восхищался, привыкал. Делил человека на части, рассматривал их по отдельности, а потом эти части еще раз на части… А человек всё не кончался, сколько его не дели. Я познавал в том величие замысла. Постигал смыслы вмешательства человека в человека. Научался по звуку, по запаху, по мельчайшим деталям распознавать сбои в системе. Идеальной системе, гениальной системе. Я читал, изучал, заучивал наизусть судьбы тех, кто смог это всё до меня, смог так, как у меня никогда не получится. Я не стремился стать одним из них, мне было просто интересно.
Иногда, поначалу, когда еще всему удивлялся, смеялся над собой – куда мне теперь женщину любить, когда она так понятна. Я уже знал, какая Мария и все другие девушки, там, под своими красивыми яркими платьями и глубже. А еще я знал, почему это знание не уменьшает моего интереса к ним. Бывало, я казался себе всесильным. Так много я понимал, водя руками по анатомической карте, смотря в микроскоп, а позже и в самого человека. Смерть уже начала казаться понятной, потому что я научился видеть ее следствием сбоя системы. А значит она не пугала, не смущала. А жизнь…
Аня часто видела, как приходят в жизнь. Знала наизусть систему зарождения и развития нового человека. Но каждый раз встречала его, как чудо. Я говорил ей: «Ты же видела человека в разрезе. Нет там чудес. Только процессы». Издевался, конечно. Я ведь и сам предчувствовал чудо, только отмахивался от него.
Аня была на курс старше, медсестра. Практику проходила в роддоме, где собиралась остаться по окончанию учебы. В детстве, помнится, я лишь раз лежал в больнице. Там и наблюдал медсестер. Мне казалось, что если они будут хорошо работать, то обязательно станут докторами. Когда узнал, что это не так, стало за них обидно, досадно. И признаюсь, принес это чувство из детства в институт. Я и там негодовал – зачем быть медсестрой, когда можно сразу доктором? Спросил у Ани. Она рассмеялась, сказала, что не хочет быть доктором. Как так?
Еще Аня говорила, что станет моей женой. Говорила, что у нее всегда так – что пожелает, то сбывается. Но желать она может только за себя. Я говорю: «Это как так? Ты, значит, станешь моей женой, а я твоим мужем не стану?» Но Аня была уверена, что тот, кто исполняет ее желания, очень придирчив к формулировкам. И она так и загадала – «быть моей женой». Я формулировку оценил, ведь не стать, а быть.
То, что происходило со мной по ее вине, тоже было легко объяснимо. Учащенный пульс, беспокойный сон, необоснованное чувство радости, а за ним погружение в меланхолию, апатию. Будто из кипятка в ледяную воду и обратно. Всего лишь симптомы, процессы. Я знал, я себе объяснял, но ощущение чуда не покидало.