Государевы драконы
Шрифт:
Она обернулась и посмотрела на него.
— Что, батюшка Григорий? Тебе что-нибудь нужно?
Монах быстро сморгнул. Потом еще раз. Он, оказывается, стоял и пялился на нее. И пожалуй, заявочки насчет полного отсутствия вожделения были отчасти преувеличены.
— Просто хотел, матушка, еще раз тебя попросить: не подпускай ты к нему кровопийц этих, — кое-как проговорил он, маскируя неловкость поклоном.
Царица кивнула, и монах торопливо покинул ее покои.
«Где ж она, эта девочка с
Он потер руки, в который раз удивившись, какими мягкими стали его ладони за время жизни при дворе. Может, еще не поздно плетку где-нибудь отыскать?..
— Где ты их взял? Откуда они? Что ты собираешься с ними сделать?
На последней фразе голос Боруха отчетливо дрогнул.
Бронштейну захотелось дать ему оплеуху. Откуда было знать, что его друг окажется таким истеричным, ну точно баба какая.
— Успокойся, — сказал он. — Штетеле уже рядом.
Вместо ответа Борух торопливо глотнул еще шнапса.
— Если же ты, — начал Бронштейн, — хоть кому-нибудь проболтаешься… о том, что видел… о том, что я тебе показал…
Он не договорил, но произнесено все это было таким жестким, зловещим голосом, какого Борух доселе от него не слыхал. На всякий случай он отхлебнул еще шнапса, почти опустошив фляжку.
— Я никому ничего не скажу, Лева, — проговорил он негромко. И собрался было сделать очередной глоток, но только расплескал остатки выпивки по рубахе, потому что Бронштейн грубо сгреб его за плечи.
— Да, не скажешь! — почти прошипел он, его глаза, казалось, светились собственным светом. — Потому что если ты проболтаешься, Борух, клянусь, я…
Обозлившись, Борух стряхнул его руки.
— Да кому, по-твоему, мне рассказывать? Кто поверит старому еврею вроде меня? Старому еврею, у которого в этом мире с каждым днем все меньше друзей.
Он смотрел на Бронштейна и видел, как гаснут у того в глазах маниакальные огоньки. Однако он успел понять, что боится своего приятеля больше, чем любого дракона. От этой мысли с него разом слетел всякий хмель.
— Я… Прости, Пинхас. — Бронштейн снял пенсне и медленно стал стирать лесной мусор со стекол. — Честно, не знаю, что это на меня накатило.
— Говорят, — сказал Борух, — если берешься ухаживать за драконами, начинаешь и сам думать как они. А им всякий, кто выбирает что-то иное, кроме разрушения и огня, кажется слабаком.
Бронштейн покачал головой.
— Нет, — сказал он, — не в том дело. Этот мир непригоден для обитания, и не стоит ждать, что он переменится. Его необходимо изменить силой. А такие вещи, — он нахмурился, — не происходят тихо и мирно.
Прежде чем отвечать, Борух набрал полную грудь воздуха, и слова вырвались наружу со вздохом:
— Что движется более тихо и мирно, чем время? Но оно есть сила, перед которой ничто не может устоять. Ни люди, ни каменные горы. Капля камень точит, если какое-то время ей не мешать.
— Тут ты прав, хотя и, по обыкновению, многословен, — отозвался Бронштейн. — Вот только он не согласится с тобой.
Борух скривился, как если бы шнапс у него во рту внезапно прокис.
— Его здесь нет.
— Но он вернется. Когда вылупятся драконы.
Борух даже остановился.
— Так ты и ему яйца показывал?
— Конечно показывал, — ответил Бронштейн.
— Если они вылупятся, Лева. Понимаешь ты, что это значит?
— Не глупи. Конечно, я понимаю, что это значит. Но они непременно вылупятся. И я их обучу.
Весь этот разговор происходил шепотом. Привычка говорить очень-очень тихо давно стала у местных евреев второй натурой. Правда, наши герои шептались так, что с равным успехом могли бы и кричать.
— Да много ли ты смыслишь в обучении драконов?
— А царь — много смыслит?
— Как же ты опрометчив, друг мой, — сказал Борух. Он выглядел трезвым как стеклышко, казалось, он не употребил ни единой капельки алкоголя. — Сам царь никогда драконов не обучал. За него поработали его денежки. Где ты, Лева Бронштейн, такие деньги найдешь?
Бронштейн тронул пальцем нос и рассмеялся. Правда, в его смехе не было ни капли веселья.
— Там, где евреи всегда их находят, — сказал он. — В чужих карманах.
Отвернувшись, он посмотрел на утреннее солнце. Скоро наступит полдень. Правда, зимой здесь, на севере России, особой разницы между днем и ночью не ощущалось. Сплошные серые сумерки.
— Он вернется, когда я напущу своих драконов на царские войска, чтобы они их уничтожили.
— Если он вернется, — выкрикнул Борух и швырнул фляжку на землю, — то, скорее всего, во главе германских колонн!
— Но он же тридцать лет сражался за революцию!
— Верно, но он сражался не здесь. На сегодняшний день Ульянов меньше знает об этой стране, чем немка царица!
— Все равно он не немец, а россиянин. И притом еврей на целую четверть! — обиженно возразил Бронштейн. — Кстати, почему ты не зовешь его тем именем, которое он сам себе выбрал?
— Так или иначе, — сказал Борух, — спасая эту страну, Ленин сожжет ее дотла. Просто чтобы доказать, что его прочтение Маркса верней моего!
Бронштейн замахнулся, словно желая дать ему затрещину. Борух не дрогнул, чем впоследствии и гордился. Но Бронштейн, так и не нанеся удара, быстрым шагом направился вниз по склону. Он не обернулся посмотреть, следовал ли за ним Борух. Как если бы его друга там и вообще не было.