Государственный преступник
Шрифт:
— Вы думаете? — спросил пристав, переведя дух.
— Да, думаю. Так что будьте начеку.
Вера поджидала Сеньку, сидя на скамейке возле огромного дуба с широкой кроной, помнящего, вероятно, времена татаро-монгольского ига.
— Принес? — спросила она, строго посмотрев на Сеньку.
— Вот, — ответил тот, понурившись и передавая письма Вере.
— И надо было тебе с этими письмами ловчить, — наставительным тоном сказала Вера Михайловна. — Это из-за тебя весь этот сыр-бор. Отдал бы мне все письма сразу, и деньги бы у тебя давно уже были, и полиция наверняка на след преступников уже бы вышла. Уходи, Сенька, видеть тебя не желаю.
— Но, барыня… — начал было канючить Сенька.
— Ступай, ступай, — махнула на него ладошкой Вера. — Знаю, что ты сейчас скажешь. Дескать, бес тебя попутал и все прочее. Не хочу ничего слышать…
Сенька, опустив голову, поплелся обратно. Его даже не грела мысль о двухстах рублях, что уже сегодня будут жечь его карман. Потеря расположения молодой барыни значила много больше.
Вера долго смотрела ему вслед. Самым правильным было бы, конечно, оставить свои заботы и о нем, и о его чудаковатой матери; Сенька с годами становился только хуже и вовсе не желал произрасти в «полезного члена общества», а его мать настолько привыкла к приношениям Веры, что и не помышляла о том, чтобы делать что-то самой. Однако, несмотря на юный возраст, Вера знала, что быть доброй вовсе не значит ждать ответного добра от других, а любить — не значит требовать ответного чувства от того, кого любишь.
Она хотела было уже подняться со скамейки, как вдруг из кустов напротив вышла Петровская.
— Я вижу в ваших руках письма, — жестко сказала она, подходя вплотную к Вере. — Отдайте их мне.
— Я отдам их только господину Аристову, — твердо заявила Вера, встав со скамейки и намереваясь уйти.
Неожиданно Петровская сильно толкнула Веру, и та, вскрикнув, снова очутилась на скамейке, больно ударившись о ее спинку.
— Что вы себе позволяете? — с негодованием спросила Вера.
— Очень многое, милочка. Уж поверьте мне. Это значит, что вы сейчас же отдадите мне письма.
— Вам? — с ненавистью глядя в глаза Петровской, сказала Вера. — Ни за что!
— Хорошо, — зловеще процедила Петровская и посмотрела поверх Веры. Вслед за этим на плечи Веры опустились тяжелые мужские руки.
Обличайло вопросительно посмотрел на Аристова.
— Может, уже пора? — с тревогой прошептал он.
— Еще нет, — ответил Артемий Платонович, не отрывая глаз от скамейки.
Тем временем, саженях в четырех от зарослей кустов, где устроили секрет Аристов и Обличайло, происходило следующее. Прохор, отобрав у Веры письма и передав их своей госпоже, связал девушке руки.
— Не вздумайте кричать, не то мы забьем в ваш рот кляп. И вам станет очень трудно дышать, — с усмешкой предупредил он.
— Вы, верно, хотите знать, Вера Михайловна, зачем нам так нужны эти письма? Тогда слушайте. Мы, — она кивнула на стоящего позади Веры Прохора, — члены разведывательного отдела Польского центрального национального комитета, борющегося за освобождение Польши из-под ига вашего гнусного императора. И очень скоро вся Польша восстанет в борьбе за свою свободу и погонит вас, московитов, со своей земли поганой метлой. А здесь, — потрясла она письмами, — фамилии и адреса наших товарищей-революционеров, и мое имя, имя Матильды Станевич, стоит одним из первых…
— Не надо ей этого говорить, — осторожно заметил Прохор.
— Почему? — взглянула на него Матильда. — Она все равно уже ничего никому не скажет…
Станевич достала из ридикюля шведские спички.
— О, за эти письма ваш военный министр и шеф жандармов Долгоруков отдал бы о-очень многое. Но они не достанутся этому мерзкому царскому сатрапу…
С этими словами она зажгла спичку и поднесла ее к одному из писем.
— Пора, Артемий Платонович, ей-богу, пора, — зашептал Обличайло, поражаясь спокойствию Аристова, видевшего, конечно, как загорелось в руках Лжепетровской первое письмо. — Она сожжет все письма!
— Не суетитесь, Максим Станиславович, — одернул пристава Аристов. — Развязка еще не наступила.
— А письма! — почти в голос воскликнул Обличайло. — Мы же их потеряем.
— Это ничего, это пусть, — ответил отставной штабс-ротмистр, совершенно сбив с толку пристава. — Потерпите еще минуту.
Тем временем Станевич подожгла последнее письмо и растоптала пепел.
— Ну, вот и все, — улыбнулась она, глядя на Веру. — Ой, что это с вами? Вы, кажется, побледнели?
— Гадина, — с ненавистью бросила ей девушка.
— А вот здесь вы не правы, — спокойно парировала выпад Веры Станевич. — Будь вы на моем месте, вы бы поступили точно так же. Но… нам пора уезжать, любезнейшая Вера Михайловна. Мы с моим товарищем и так уже слишком злоупотребили гостеприимством вашего дома. Что же касается вас, — достала она из ридикюля небольшой флакон с какой-то желтоватой жидкостью, — то ради собственной безопасности мы вынуждены предложить вам вот это.
Станевич вынула пробку и слегка взболтала жидкость во флаконе.
— Это морфий. Вы его выпьете и уснете. Очень, очень крепко. И никакой доктор уже не сможет разбудить вас. Поверьте, это не личная месть, хотя мне очень не нравилось, что вы относились ко мне недружелюбно с самой первой нашей встречи. Впрочем, вас можно понять: с моим появлением в вашем доме внимание вашего кузена, которого вы, несомненно, любите, переключилось на меня, и я тем самым стала вашим личным врагом. Ревность… — вздохнула Станевич. — Обычная женская ревность.
— Нам пора, Матильда, — подал голос Прохор. — Заканчивай.
— Да, ты прав, мой верный товарищ, — с наигранной печалью в голосе сказала Станевич и поднесла флакон с морфием к губам Веры. — Открывай рот! Пей!
— Нет, — замотала головой Вера, стиснув зубы.
— Нет? Ты смеешь противиться? Тогда мы заставим тебя выпить это силой!
С этими словами она крепко ухватила Веру за подбородок, а Прохор вдавил плечи девушки в спинку скамейки. В тот же миг он был сбит с ног налетевшим на него приставом, а отставной штабс-ротмистр, схватив запястья Матильды, зажал их, как в тисках. Пытавшегося было сопротивляться Прохора Обличайло успокоил двумя ударами, после которых тот затих и дал связать себя загодя припасенной приставом веревкой.