Государыня

лена Иоанновна — старшая дочь великого князя московского Иоанна III и Софии Палеолог, жена великого князя литовско–русского и короля польского Александра Казимировича. Родилась в 1474 г., умерла в 1513 г. В 1495 г., после долгих переговоров, был заключён брачный договор, главным условие которого было обеспечение для Елены свободы православного вероисповедания. Брак совершён в Вильне по православному и католическому обряду. Елена, благодаря своему уму и такту, пользовалась известною самостоятельностью и уважением. Она владела многочисленными населёнными имениями, имела свой двор, вела обширное хозяйство, располагала большими средствами, оказывала деятельную поддержку православным, щедро жертвовала на православные церкви и монастыри. Но когда, под давлением католического духовенства, в Литве началось гонение на православие, Елена стала терпеть притеснения; её принуждали к переходу в католичество. Особенно домогался этого папа Александр VI, требовавший от Александра, чтобы он в случае отказа отвергнул жену. Политика литовского правительства вызвала вмешательство Иоанна III и привела к войне 1500–1503 гг. Военные неудачи и ослабление давления со стороны Рима (папа Юлий II разрешил Александру жить с иноверною женою) облегчили положение Елены. В 1505 г. умер Иоанн III, а в 1506 г. — великий князь Александр. Положение вдовствующей великой княгини и королевы было трудно: ей чинили обиды литовские паны и католическое духовенство. В 1513 г. Елена Иоанновна умерла от отравы, как говорят русские источники и ещё определённее Я. Комаровский в «Записках ордена Миноритов». Сохранились письма Елены Иоанновны к отцу, матери, брату и к деверю, кардиналу Фридриху.

Кремле, на всех соборах и церквях, на монастырских звонницах, — всюду неумолчно били колокола. И за стенами Кремля, на все четыре стороны первопрестольной Москвы, по ближним и дальним монастырям били колокола. Их звон — набатный, тревожный, суровый — леденил кровь, бросал в дрожь и наполнял сердца горожан ужасом. Над Кремлём, над городом чёрной тучей с несмолкаемым граем кружило вороньё. И над всем стольным градом гуляли рубиновые сполохи. Они то волнами перекатывались от Москвы–реки к Заяузью, то валом накатывались в сторону Неглинки, а потом вдруг вкупе вздымались в небеса. В этот миг у самых отважных замирали от страха сердца, и им казалось, что огненная стихия вот–вот поднимет весь город и унесёт его в звёздное пространство, откуда нет возврата.

Москва горела в пятый раз на памяти одного поколения россиян за неполные двадцать пять лет. Стольный град вновь был охвачен небывалым пожарищем, с которым у москвитян не было силы справиться. Бронная улица, Котельничья, Пушечная слободы, Кузнецкий Мост — всё полыхало, над всей этой протяжённостью домов, палат, строений, заборов гудело пламя, сквозь гул пробивались людские крики отчаяния, дикое ржание лошадей, мычание коров — там всюду царила паника. В небо поднимались головни, горящие доски летели над пламенем, словно огненные птицы, рьяно падали туда, где очагов пожаров ещё не было, где они вскоре же появлялись.

— Эко адово гульбище демонской власти торжествует! — воскликнул долго молчавший дьяк Фёдор Курицын, который стоял на колокольне Успенского собора рядом с государем всея Руси великим князем Иваном III Васильевичем.

— Истинно адово гульбище, и управы не найдёшь, — отозвался государь. — Да ведь надо искать, надо. Говори, Федяша, сто делать?

— Молвлю, государь, да не ведаю, прав ли буду. Ты грозен в ратном поле, а тут одно нам с тобой осталось: молить Всевышнего, дабы разверзлись небеса ливнем спасительным.

— Во грехах пребываем великих, вот и прогневался Создатель на детей своих. И крестного хода Господь не замечает. Аль без веры уповает на Всевышнего отец Зосима?

Иван Васильевич прижимал к груди внука, девятилетнего отрока Дмитрия, осиротевшего отцом три года назад. Его мать, Елена Волошанка, княгиня молдавская, дочь господаря Стефана Великого, ещё в расцвете лет и южной красоты, стояла рядом с великим князем и держала сына за руку. Княгиня была испугана, в больших тёмно–серых глазах застыли слёзы. Елена гладила сына по руке и изредка шептала ему на ухо:

— Уйми лихоманку, сынок. Мама и дедушка с тобой, и в беде не покинут.

— Страшно, матушка. Домой бы, в опочиваленку, — с дрожью в голосе отзывался отрок.

Тогда Иван Васильевич прижал внука к себе сильнее и, склонившись, сказал:

— Я с тобой, Митяша, и всё будет боголепно.

Государь не верил в сказанное им, но, кроме как словами, ничем не мог защитить внука: стихия властвовала и над ним.

За спиной великого князя стояли бояре, князья, дьяки, о чём-то вели речь, но колокольный набат глушил их слова. Государь словно забыл о свите. Болел душой и сердцем Иван Васильевич за Москву, как и тогда, двадцать три года назад, выгоревшую полностью. А спустя три года болел и негодовал: бесчинством татар была погублена Москва. Воины Большой Орды, хитростью проникнув в стольный град с караваном торговых людей, учинили поджоги. Лишь однажды разгневанная стихия расправилась со стольным градом. Это случилось пятнадцать лет назад. После долгого суховея гроза запалила дома на Варварке и Пречистенке, оттуда разгулялась по всей Москве.

«Господи, сколько страданий, какой урон народному добру наносили пожары. Теперь вот новое несчастье. Да ещё крымский хан вот–вот прихлынет. То-то поруха будет державе!»

В этот миг на колокольню влетел боярский сын Никита Свиблов. Он подбежал к Ивану Васильевичу и с поклоном доложил:

— Государь–батюшка, огненное зелье спасли, едва успели выхватить из пламени. Вывезли двадцать возов за Яузу да тридцать за Москву–реку в Донской монастырь.

— Всё зелье надо было везти в Донской монастырь. Надёжно ли везли? Были ли ратники при нём?

— Были, батюшка, и возы кошмами укрыли.

— Однако мчи в Заяузье и вели отправить всё зелье в Донской монастырь. И рьяно проследи, чтобы всё упрятали в погреба. Глаз не спускать. Ещё в Кожевенной слободе не упустите зелье. Головы сниму, как огонь доберётся.

— Исполним, государь, — ответил Свиблов и покинул колокольню.

Сей же миг возникли новые служилые люди. Растрёпанный, в копоти, дьяк склонился перед Фёдором Курицыным:

— Батюшка Фёдор, проси у государя ратных людей житные дворы оборонять от разбойных ватаг.

— Прихлынули-таки, вороги! — отозвался Фёдор. — Спрошу, не мешкая, государя. — Он шагнул к великому князю: — Иван Васильевич, дай сотню воинов с Ходынки. Житные дворы надо спасать от разбоя.

— Шли моим словом туда человека.

А перед Иваном Васильевичем уже возник воевода Игнат Кутузов.

— Царь–батюшка, потребно рать из Кунцева пригнать. Не управляются мои воины. Разбои всюду начались.

— Кто в тати пошёл добро грабить?

— Мордва и черемисы, ещё татары вольничают.

— Шли конного в Кунцево. Пусть моим именем поднимет полк воевода Пронский да на рысях ведёт его в Москву, — повелел государь Кутузову.

А пожар ширился, от Неглинной подобрался к Китай–городу. «Тут и до Кремля рукой подать», — мелькнуло у Ивана Васильевича.

— Господи Всевышний, оборони нас! — воскликнул он и вознёс упование к митрополиту Зосиме, который с клиром [1] и многими священниками всё ещё вёл крестный ход вокруг Кремля, дабы Зосима упросил Спасителя накрыть своим крылом святыню России и его, великого князя, детище — Кремль.