Государыня

Антонов Александр Ильич

— Ты, Ипатушка, полюбился мне. Душу за тебя отдам, ежели что. И вот тебе подарок от меня киса, полная серебра. А дарю с корыстью, чтобы и ты полюбил меня.

— В долгу не останусь, благодетель, польстил в тот далёкий вечер Ипатий щедрому «ловцу».

— И правильно говоришь. Да служба мне никогда не

будет тебе в тягость.

Ипатий согласился «служить» и крест поцеловал. Да всё потому, что тяготился монастырским житьём близ суровых новгородцев. Не раз мыслил сбежать из обители, да некуда было. Звали гулящие люди на разбой по дорогам, но устоял от соблазна. Дар Дмитрия перевернул его душу. Подумал он тогда, что как исполнит благодетелю службу, так и покинет обитель, избой и землицей обзаведётся, лебёдушку себе найдёт. Однако, будучи неглупым, задумывался порой, гадал, какой службы потребует от него добродей, и потому денег не тратил, хранил их в тайнике.

Вскоре тапкана скрылась за монастырской стеной, ворота захлопнулись. Кони миновали двор и втянули повозку в открытые ворота конюшни. Спустя немного времени из неё появился

Молчун. Был он укрыт плащом, в руках держал метлу. Выйдя из ворот монастыря, он старательно принялся заметать следы от конских копыт и колёс. Делал это не спеша, но споро, шёл спиной, дабы и свои следы замести. Дождь помогал ему, сглаживал отметины от метлы. Похоже, от работы Молчун испытывал утеху, на его безобразном лице с оранжевыми глазами светилось некое подобие улыбки. Он что-то мычал, словно напевал песню, и когда открывал рот, то виднелся провал между крепкими белыми зубами. Весь он был тайной, и лишь Певун мог поведать про Молчуна нечто такое, отчего бы и у храброго человека побежали по спине мурашки. На жизненном пути у этого соловья–разбойника в туманной дымке просвечивался батюшка Великий Новгород. А в нём случилось то, что заставило новгородца из именитого рода посадников потерять дар речи. В 1480 году великий князь Иван Васильевич вёл расправу над мятежным Новгородом. Три месяца длился грозный государев розыск, и он не пощадил заговорщиков. Больше сотни главных противников великого князя — все именитые новгородцы — были преданы смертной казни. А малому «змеёнышу», который вкупе с другими, подобными себе, охотился на сторонников великого князя, было определено всю оставшуюся жизнь молчать и молиться Господу Богу за то, что государь не лишил его головы, а только вырвал язык. В те годы Молчун ударился из Новгорода в бега и однажды случайно встретился с Певуном. Тот пригрел его, и Молчун все годы служил ему верой и правдой. Теперь они оба исполняли самое важное своё дело, которое открывало им путь к Большой орде, к свободной и безбедной жизни.

Спрятав свой «товар» в глухой рубленой каморе, Певун думал о том, как поступить дальше, чтобы княжна попала в руки наследника хана Ахмата, который несколько лет назад повелел ему похитить дочь государя Российского. Певуну было около сорока лет. Родился он в Астрахани, был третьим ребёнком в семье татарского мурзы от одной из жён, русской полонянки из Козельска. Две девочки Евдокии были похожи на отца: чёрные волосы, чёрные глаза, личики скуластые. А сын родился весь в матушку: волосы цвета спелой пшеницы, глаза — синие васильки, нос прямой, чуть вздёрнутый, губы полные, и ямочки на щеках появлялись, когда улыбался. И был он такой же певун, как и матушка, которая и выжила-то в неволе благодаря чудному голосу и умению петь былинные песни. Назвала Евдокия своего сынка Митяшей, да это было тайное имя, а мать лишь нашёптывала его сынку. Повелением отца-мурзы он был наименован Асаном. Слух о голубоглазом сыне мурзы Давиняра дошёл до хана Ахмата. Тот приказал принести полугодовалого малыша во дворец, а как увидел его, так и воспылал жаждой оставить мальца при себе. Ни Давиняр, ни Евдокия не могли воспротивиться хану. Асану нашли кормилицу–татарку, а когда подрос, к нему приставили учителей и они воспитывали Асана для будущего исполнения тайных замыслов Ахмата. В двадцать лет Асан овладел всеми хитростями тайной дипломатии и многими видами оружия, воинского мастерства. Он изъяснялся по–русски так чисто, как если бы воспитывался в русской семье, знал немного латынь и хорошо говорил по–татарски. Ещё он знал много русских молитв и псалмов, читал церковные книги.

Хан Ахмат той порой ждал своего часа, чтобы пустить «тайное оружие» мести в дело. Такой час настал, когда Асану исполнилось двадцать три года. Шёл 1476 год. У хана Ахмата было в эту пору сильное, почти стотысячное войско. Он изгнал из Бахчисарая хана Менгли–Гирея, с которым у Ивана III был договор о мире, дружбе и взаимной помощи. Из Бахчисарая же в начале июля Ахмат отправил в Москву большое посольство. Везли послы государю Ивану III грозную грамоту, в которой хан требовал уплатить дань за многие «прошлые лета». С этим же посольством ушёл в Москву и Асан–Дмитрий. Так начиналось задуманное ханом Ахматом мщение «улуснику Ивану» за непокорство, и связано оно было, как потом поймут многие, с рождением у Ивана Васильевича весной 1474 года дочери — княжны Елены. Замыслов хана Ахмата бывший «улусник», великий князь всея Руси, не знал. Да если Гил и знал, всё равно ответил бы так, как решил. Казанский летописец той поры свидетельствовал: «Великий лее князь приим басму [8] его и плевав на ню, излома её, и на землю поверне, и потопта ногама своима, и гордых послов всех изымати повеле, а одного отпусти живе». Тем оставшимся в живых посланником и был Асан-Дмитрий. Приглянулся великому князю его голубоглазый, русский лик, и он сказал митрополиту Геронтию добрые слова:

8

Басма — тонкая металлическая пластинка с изображением хана, выдававшаяся монголо–татарскими ханами в ХIII-XV вв. как верительная грамота.

— Возьми-ка его, владыка Геронтий, в Чудов монастырь, сделай из него инока. Доложили мне, что он по-русски лепо бает и голос у него певуч. Авось на хорах встанет, певун…

И прошло семнадцать лет неусыпного бдения

за Певуном. За эти годы Асан–Дмитрий был крещён в православие и после этого вольно ходил по Кремлю, по Москве. Однако все эти годы он ни на один день не забывал, кто он есть истинный, не забывал наказа хана Ахмата, ждал своего часа, чтобы выполнить его волю. Он знал, что хан Ахмат уже умер, что на троне его старший сын, но клятва, данная Ахмату семнадцать лет назад, довлела над ним, словно рок. И он считал, что должен исполнить всё, что повелел хан. Среди гулящих людей Асан нашёл себе верных друзей, и одним из самых преданных ему стал безъязыкий богатырь Молчун. Певун не был причастен к пожару в Москве, но знал, что город обречён и кто исполнит волю Большой орды. Он даже знал день, вернее, ночь и час, в который Москва вспыхнет во многих местах, будто стога сена. И когда наступил дикий разгул огня, когда город охватила паника и началось бегство великой княгини с чадами и домочадцами, Певун воспользовался этим и похитил великую княжну. И вот она в его руках, и он думал, искал пути, какими мог бы без потери живота своего переправить её в Астрахань.

Той порой Елена и Палаша пришли в себя. Маленькое оконце с железными прутьями пропускало из-под самого потолка дневной солнечный свет. Они осмотрелись и увидели, что лежат в каморе из толстых брёвен, в которой были только охапка соломы да голые стены.

— Где мы? — спросила Елена.

Палаша поднялась с соломы, подошла к двери, толкнула её, подёргала, ударила плечом. Дверь не поддавалась.

— Ой, матушка–княжна, в заточении мы, отозвалась Палаша.

— Выходит, мы ещё на родной земле, — заметила Елена.

— Поди, не успели отвезти нас за рубеж державы.

— Ты права. Времени у татей не хватило ночного. Господи, помоги нам вырваться на волюшку! вставая, произнесла Елена.

Она стряхнула с одежды золотистые остья соломы, приподнялась на цыпочки, попыталась посмотреть в оконце. Потолок в каморе был низкий, оконце находилось на уровне головы, и Елене удалось заглянуть в него. Она увидела за ним заросли бузины и лишь маленький кусочек голубого безоблачного неба. По разумению Елены, солнце поднялось ещё невысоко, и они в беспамятстве пробыли недолго. Она попробовала хотя бы приблизительно подсчитать, далеко ли увезли их от Москвы. Выходило, что в любом случае с полуночи и до восхода солнца кони могли промчать не более тридцати вёрст. Елена долго гадала, в какую сторону тати гнали коней, и остановилась на предположении, что всё-таки везли их на полдень, хотя татям дорога была не закрыта и на заход солнца. Княжна немного воспрянула духом. Она верила, что отец не оставит её в беде, и потому не потеряла надежды на скорое освобождение.

Глава четвёртая. ПОИСКИ

Иван Васильевич и сам был готов отправиться на спасение дочери, но, помня о том, что ему важнее быть и стольном граде и поднять на ноги, послать на поиски тысячи людей во все стороны державы, он оставался в Кремле. Великий князь покинул опочивальню, в которой провёл всего лишь час в полудрёме и размышлениях, и отправился в тронную залу, откуда, как он считал, было сподручнее управлять поиском. Он знал, что воеводы, посланные им на южные и западные рубежи державы, перекроют пути–дороги в Орду и к Литве. Но похитители могли оказаться хитрее, прозорливее, чем предполагал государь в первый час. Они сочтут за лучшее затаиться где-либо, ибо догадаются, что на рубежах державы их перехватят. Что ж, им есть где укрыться летней порой. В нехоженых лесных дебрях много потаённых мест, где можно спрятаться, отсидеться до нужной поры и не быть найденными. По южным рубежам в лесах и по оврагам много захоронов, где в дни набегов ордынцев россияне прячутся целыми деревнями. Теперь, когда уже третий год ордынцы не делают набегов на Русь, в тех захоронах могут свиться осиные гнёзда, и потому надо было думать, где отыскать те осиные гнёзда. Однако их может быть тысячи, и тут оставалось одно средство: поднять на ноги всех подданных державы в южных и западных землях. А для этого нужно немедля послать по всем большим и малым городам, по селениям гонцов с повелением наместникам и старостам делать облавы и ловить по чащобам татей.

В тронной зале государь увидел многих служилых людей, вернувшихся с пожара. Они уже знали об исчезновении княжны Елены и ждали призыва государя к действию. Иван Васильевич не заставил их долго томиться:

— Верные люди, вы уже слышали, что ночью на переправе исчезла тапкана княжны Елены, потому говорю: послужите государю и державе, не щадя сил. Наказ один: шлите на полдень и на заход во все города гонцов с повелением поднять на поиски Елены всех моих подданных. Сами с дворней отправляйтесь искать её по волчьим логовам и в иных глухих местах.

Служилые люди прогудели в ответ согласие и, не мешкая, покинули тронную залу. Лишь князь Семён Ряполовский да неизменный его спутник боярский сын Владимир Гусев приблизились к Ивану Васильевичу.

— Говори, как мыслишь, — побудил Ряполовский Гусева.

Владимир без робости шагнул к великому князю:

— Государь–батюшка, дай мне волю с холопами князя Семёна досмотр произвести по всем монастырям, что близ Москвы–реки стоят ниже стольного града, сказал он.

Выше среднего роста, статный, с молодой русой бородкой, он смотрел на Ивана Васильевича любящими глазами. Государь ценил этого умного и преданного человека, знал, что сказанное им не напраслина, однако строго спросил: