Шрифт:
Мэри Элизабет Брэддон
Тень в углу
Уайлдхит-Грэйндж стоял чуть поодаль от дороги; за ним простиралась бесплодная пустошь, и лишь несколько высоких пихт с раскидистыми, потрепанными ветром кронами служили ему убежищем. Это был одинокий дом близ одинокой и узкой, точно тропка, дороги, которая тянулась вдоль безжизненной пустыни песчаных полей к берегу моря. Дом имел дурную славу среди жителей деревни Холкрофт – ближайшего места, где можно было встретить хотя бы одного человека.
И все же
Просторный старинный особняк принадлежал мышам, крысам, одиночеству, эху и трем старикам: Майклу Бэскому, чьи предки были местными крупными землевладельцами, и двум слугам – Дэниелу Скеггу и его жене. Скегги прислуживали хозяину этого мрачного дома с тех пор, как Майкл Бэском покинул университет, где прожил пятнадцать лет: пять студентом и десять профессором естествознания.
В тридцать три года Майкл Бэском казался мужчиной средних лет, в пятьдесят шесть – выглядел, двигался и говорил как старик. Эти двадцать три года он прожил один в Уайлдхит-Грэйндж, и деревенские поговаривали, что это дом сделал его таким. Конечно, подобную мысль можно счесть выдумкой и суеверием, но в то же время нетрудно было заметить некоторое сходство между унылым серым зданием и его обитателем. Оба казались далекими от обычных людских хлопот и интересов, оба были окружены неизменным ореолом меланхолии, порожденной постоянным одиночеством, оба имели блеклый вид со следами медленного угасания.
И все же, как бы одинока ни была жизнь Майкла Бэскома в Уайлдхит-Грэйндж, он ни за что не переменил бы ее уклада. Он был рад сменить относительное уединение колледжских комнат на абсолютное затворничество в Уайлдхите. Бэском был одержим любовью к научным изысканиям; его тихие дни с утра до вечера проходили в трудах, которым почти всегда удавалось занять и удовлетворить его. Случались и приступы хандры, наставали минуты сомнений, когда желаемая цель казалась недостижимой, и он падал духом. К счастью, такое бывало редко. Бэском обладал неослабевающей тягой к постоянству, которая должна была привести его к вершине достижений и которая, вероятно, могла бы в конце концов принести ему известность и всемирное признание, если бы не катастрофа, отягчившая преклонные годы его безобидной жизни неодолимым чувством вины.
Одним осенним утром – на тот момент Бэском прожил в Уайлдхите ровно двадцать три года и лишь недавно начал замечать, что его верный дворецкий и камердинер, поступивший на службу в средних летах, успел состариться – его размышления за завтраком над новейшим трактатом об атомистической теории были прерваны внезапным требованием того самого Дэниела Скегга. От человека, привыкшего прислуживать хозяину в полной тишине, такое неожиданное нарушение безмолвия было так же поразительно, как если бы заговорил стоявший на книжном
– Так дело не пойдет, – сказал Дэниел, – моей жене нужна помощница!
– Что-что? – спросил мистер Бэском, не отрывая глаз от строчки, которую читал.
– Помощница – девочка на побегушках, которая посуду мыть будет да старухе пособлять. У бедняжки слабеют ноги. За последние двадцать лет моложе мы не стали.
– Двадцать лет! – насмешливо повторил Майкл Бэском. – Что двадцать лет в сравнении с временем формирования породы, остывания вулкана, даже с возрастом дуба!
– Может и немного, но для человеческих костей предостаточно.
– Марганцевое окрашивание, наблюдаемое на некоторых черепах, несомненно свидетельствует о… – мечтательно начал ученый.
– Хотел бы я, чтобы мои кости так же не знали ревматизма, как двадцать лет назад, – брюзгливо продолжил Дэниел, – и тогда, быть может, я на эти двадцать лет и не смотрел бы. Но будь оно долго или коротко, моей жене нужна помощница. Она больше не может бегать вверх-вниз по переходам, которым конца-края нет, и год за годом стоять в этой каменной судомойне, как если б молоденькая была. Помощница ей нужна.
– Да хоть двадцать, – сказал мистер Бэском, возвращаясь к книге.
– Что проку с таких слов, сэр? Двадцать помощниц, как же! Тут одну-то поди сыщи.
– Потому что эти места малонаселены? – спросил мистер Бэском, все еще читая.
– Нет, сэр. Потому что все знают, что в доме обитают привидения.
Майкл Бэском отложил книгу и бросил на своего слугу полный упрека взгляд.
– Скегг, – сказал он суровым голосом, – я думал, ты прожил со мной достаточно долго, чтобы быть выше подобных глупостей.
– Я не говорю, что сам верю в привидения, – ответил Дэниел полу-извиняющимся тоном, – это деревенские верят. Там ни одна живая душа не осмелится переступить наш порог, как стемнеет.
– Только потому, что Энтони Бэском, ведший разгульную жизнь в Лондоне и потерявший все деньги и владения, вернулся сюда с разбитым сердцем и, вероятно, покончил с собой в этом доме – единственном, что осталось от его весьма значительного имущества.
– Вероятно, покончил с собой!? – возопил Скегг. – Да об этом знают не хуже, чем о смерти королевы Елизаветы или о Великом пожаре в Лондоне. Разве не похоронили его на перекрестке нашей дороги и той, что ведет к Холкрофту?
– Пустое предание, которому не найдешь весомых подтверждений, – возразил мистер Бэском.
– Насчет подтверждений не знаю, но деревенские верят в это, как в Евангелие.
– Если б их вера в Евангелие была чуть прочнее, Энтони Бэском их бы не заботил.
– Что ж, – пробурчал Дэниел, начиная убирать со стола, – какая-никакая помощница нам нужна, но ей надо или чужеземкой быть, или уж не знаю как нуждаться в работе.
Говоря «чужеземкой», Дэниел Скегг подразумевал не уроженку какой-нибудь далекой страны, а девушку, родившуюся и выросшую не в Холкрофте. Сам Дэниел как раз вырос в этой невидной деревушке и, какой бы маленькой и унылой она ни была, весь мир за ее пределами считал не более чем окраиной.