Готовься к войне
Шрифт:
– Я не сказал, что ты «боевая подруга». И я не предлагаю тебе готовиться к войне.
– Ты готов это предложить всем.
– При чем здесь война?
– миролюбиво спросил Знаев.
– Есть ты и я, остальное меня сейчас не интересует.
– Ладно, - Алиса тряхнула головой.
– И все-таки зря ты мне не позвонил…
Понятно, сказал себе банкир. Посидела три часа одна, в тишине, поразмышляла - и решила погрузиться в меланхолию. А заодно испытать любовника на прочность. Проверить свою власть. Кстати, если б не любовник, девушка с золотыми волосами торчала бы сейчас в офисе, перед компьютером. И лишние мысли
– Алиса, - попросил он, - не грусти. Давай потом вместе погрустим. Вечером. Сейчас не время грустить.
– Предлагаешь грустить по расписанию?
Банкир возбудился и воскликнул:
– Ага! Я ждал, когда прозвучит это слово. Меня много раз упрекали, что я живу по расписанию. Всякие медленные… Нет, дорогая, я не живу по расписанию. Последний раз я составлял расписание в двадцать два года. Теперь все превратилось в инстинкт. Днем надо действовать. А для грусти есть вечера. Представь, что мы пещерные люди. Ты голодна. Ты говоришь мне: «Иди, убей мамонта, принеси еду». А я отвечаю: «Отстань, я в депрессии, мне грустить охота…»
Рыжая плотнее запахнула халат. Некоторым из нас уединение противопоказано. Нельзя было оставлять ее одну, понял банкир.
– Мы не пещерные люди, - аккуратно возразила его подруга.
– Пещерные. Еще какие. Кстати, ты не обидишься, если я сниму одежду и полчаса похожу по дому голым? Как типичный пещерный человек?
– Не обижусь. Но лучше не надо. Ты смешной, когда голый. Ты худой и волосатый.
– Все пещерные люди худые и волосатые!
Он поднял над головой воображаемое копье и издал воинственный клич.
– Мысли пещерно, женщина! Это помогает. Пойдем со мной. Искупаемся. Потом я сделаю тебе массаж. Сегодня я весь твой. Сегодня я замочил самого большого мамонта в своей жизни. Не совсем замочил, он еще дышит, шевелится… Надо еще один камень кинуть. Последний. Между глаз попасть. И все! Победа! Мяса хватит на всю жизнь.
– На всю твою войну.
– Хватит о войне, - сказал он.
– Война там, за порогом пещеры. А мы с тобой внутри, и мы будем жить мирно. Война может идти где угодно, но только не между нами.
С этими словами он прыгнул, подхватил ее на руки и подбросил. Он был худой, но сильный, он шесть лет тягал штангу, если бы ел, как положено тяжелоатлетам, по килограмму мяса в сутки - имел бы безразмерные бицепсы.
– Перестань, - попросила она.
– И не подумаю. Война, дорогая моя девочка, - это боль и насилие. Ты любишь боль и насилие?
– Нет.
– Вот и не говори мне о войне. Предоставь эти разговоры самцам. Кстати, что ты думаешь про садомазо?
– Ничего хорошего.
Она явно очень удивилась, и Знаев мысленно ухмыльнулся. Я ее отвлеку. Переключу. Что за сплин такой, когда за окном светит солнце? И птицы поют? Через полчаса она будет смеяться и шутить.
– Когда-то я знал одну женщину, - сказал он, расхаживая по комнате и продолжая удерживать подругу силой предплечий.
– Мы… э-э… встречались. Мне было двадцать семь, ей - за сорок
– Ничего себе.
– Да. Кстати, ни грамма целлюлита. И шестой номер груди. Неглупая, изобретательная мадам. Дважды разведена, взрослый сын… Однажды она предложила мне ее связать. То есть мы занимались… э-э… друг другом, использовали все традиционные способы… я весь такой молодой и ненасытный,
– И ты связал.
– Ну, выдернул, да, ремень из штанов, скрутил запястья. И продолжил. Ничего не понял. Она, как я потом догадался, хотела большего. Больше ремней, веревок… цепей, может быть… Или сигаретой ее надо было прижечь… Я потом, через несколько лет, в Интернете наткнулся, - оказывается, существуют специальные способы связывания. Особые узлы. Я видел схемы, рисунки. Целая наука. Отдельная субкультура. Моя мадам хотела, чтоб я сделал ей больно. Поиграл в насилие. А я не умею играть в насилие. Тем более - в постели…
– И поэтому вы расстались.
– Не поэтому. Расстались, и все. Она мне надоела, и я перестал ей звонить.
– Ты испугался, что тебе понравится связывать и мучить.
– Думаешь, я скрытый садист?
– Возможно.
– Никогда об этом не думал.
– А ты подумай, - сказала рыжая (она явно не собирается шутить и смеяться, обескураженно понял Знаев).
– Ты огнепоклонник Ты молишься войне. Вся твоя жизнь - насилие над собой. Ежедневное. И очень жестокое. Ты сам себя надрессировал, зажал в рамки. Ты - насильник, а объект твоего насилия - ты сам… Что это за звук?
– Звонок. Главные ворота. Пойдем посмотрим…
С черно- белого экрана на банкира смотрела искаженная физиономия Солодюка.
– Вот и он, - поморщившись, сказал Знаев.
– Узнаешь?
– Нет.
– Это из-за него я собирался сломать твою финансовую карьеру… Побудь в спальне. Я должен с ним поговорить. Я быстро.
Вышел на крыльцо, сунул руки в карманы - помещик посреди персонального поместья - и смотрел, как подкатывает, рыча, черный внедорожник с лобовым стеклом, едва не наполовину заклеенным разнообразными пропусками, из которых самый серьезный - исполненный, естественно, в цветах национального флага - разрешал «круглосуточный проезд на территорию Дома отдыха ветеранов правоохранительных органов Московской области». Можно было не сомневаться, что ксива изготовлена на цветном принтере после десяти минут ковыряния в носу.
Солодюк что-то коротко сказал оснащенному черными очками шоферу, меньше всего похожему на ветерана органов, и неловко вылез. Достал с заднего сиденья портфель, приблизился для рукопожатия. От него пахло спиртным, табаком, потом и резким молодежным одеколоном из серии «вылей на себя и передай другому».
Вот, сказал себе Знаев, этот человек когда-то считался моим товарищем. Не другом, но близким знакомым. И деловым партнером. Почти три года вместе заколачивали копейку. Полное доверие, откровенные беседы, совместные проекты. Общие планы и взгляды. Я рассчитывал на него, он - на меня. Бывало, что я от него зависел. Бывало даже, что я ему завидовал: он умел проделывать совершенно недоступные мне трюки. Например, за ночь придумать названия для пятидесяти фирм, найти мастера-гравера, договориться с ним и к утру принести пятьдесят круглых резиновых печатей несуществующих организаций. А сейчас, спустя десять лет, я понимаю, что у нас нет ничего общего, и одновременно не понимаю, что могло быть общего раньше. Ну да, конечно: я из него вырос, перешел на другой уровень, освоил новые территории, а он не смог, остановился в развитии, не хватило терпения, смелости, энергии. Но чтоб до такой степени?! Чтоб чувствовать теперь не печаль и жалость, а изумление и отвращение? Не к нему - к себе тогдашнему? Как можно было сотрудничать с обладателем этих вот пушистых белых ресниц, жирной шеи и белых, неприятно все время шевелящихся пальцев? Сколько он заработал за свою карьеру? Гораздо больше миллиона. И до сих пор, в свои без малого сорок, таскает золотой браслет.