Готы

Аксенов Иван

— А «Ворон»-то — говно… — Неумержицкий тихо отвечал:

— Иди на хуй, — ложился и засыпал.

Досматривал фильм, зевал — от скуки. Часто выходил в коридор: курить. Заваривал себе крепкого чая и осторожно переступал через тела спавших, старался не окатить их кипятком. Решал: что делать дальше. После чая — не хотел уже спать, но и не видел смысла — начинать смотреть новый фильм: понимал, что уснет.

Тогда — набирал в поисковой системе слово: «порно» и с удивлением смотрел на длинные полосы желтых папок, отобразившихся на экране компьютера. Думал: «Ого, ни хуя себе… Тут порнухи столько, что всю — за три года не пересмотришь, наверное. А может, у физтехов — особая нужда? У них тут девок почти не водится, а которые водятся тоже ведь шибко умные. А которые умные — чаще всего страшные, как смертный грех. Хотя — нормальные пацаны при девках тоже ведь порево смотрят… Для чего смотрят? Для расширения кругозора?.. Не, скорее — на себя со стороны посмотреть хотят, когда ебешься ведь — даже хуй собственный не видишь почти. А если и видишь — стараешься спрятать, типа неприлично. А хули неприлично, когда его нужно девке между ног запихать? К тому же — как у нас все ебутся: как пуритане какие-то. Не то

что там — в рот или в жопу, а — даже рукой девка до члена боится дотронуться, брезгует… Вот и смотрят, как другие — могут…» Раскрывал первую попавшуюся папку, находил в ней — три: «Мальчики», «Девочки», «С животными». «Это уже — совсем пиздец какой-то», — решал про себя Благодатский. — «Мало того, что пидоров сюда засунули, так еще и — с животными! Охуеть можно!..» Любопытство преодолевало легкое отвращение и неприятие: открывал папку «С животными», видел там — еще три: «С козами», «С овцами», «С рыбами». Понимал — что-то здесь не так, и наводил стрелку мыши на папку «С рыбами». Внутри оказывалось еще две: «С живыми» и «С сушеными»; в папке с сушеными — прочитывал название выложенного там текстового файла: «Пацан, ну и как ты себе это представляешь?..» «Юмор…» — облегченно вздыхал Благодатский и тихо ржал. В прочих папках оказывались приблизительно такие же сообщения: в папке «Мальчики» — читал: «Пошел на хуй, ненавижу пидоров!» Внутренне — соглашался с автором этого концептуального произведения и выходил из папки: открывал другую. Там уже находил множество кинофильмов, преимущественно — немецкоязычных и непереведенных. Включал первый, который оказывался ближе всего к указателю мыши и сразу — испуганно оборачивался: в комнате за его спиной спали пятеро пьяных пацанов: могли услышать. Оглядывал спящих: стеснялся, не увидит ли кто-нибудь ненароком проснувшись — что он смотрит. Не хотел, чтобы думали про него, что — приезжает смотреть порнофильмы. Видел: спят. Бадя и Неумержицкий свернулись на полу калачами — голова к голове, не разделись даже: прежде, чем лечь. Илюха беспокойно крутился, стягивал с себя одеяло и едва слышно приборматывал что-то невразумительное. Брат Неумержицкого и Стасик сильно храпели. Делал звук совсем тихим и принимался смотреть: ежеминутно оборачивался, реагировал на самые слабые шумы за спиной. На экране видел — тела, лица и органы: в больших количествах и разнообразных позах. Чувствовал, как за ширинкой принимается шевелиться и поднимается до того пребывавший в совершенном покое член. Удивлялся тому, что возбуждение от кинофильмов часто случается более сильным, чем — от живого тела. Наблюдал, как на большом кожаном кресле опиралась на руки и колени девка и пристраивался сзади здоровый мужик: сильно сжимал ее бедра, двигался. Через некоторое время принимался похлопывать её по ягодице — ладонью. Крупным планом приближались органы: мужской — большой, напряженный, с гладко выбритым лобком, и женский — словно бы припудренный и с аккуратным маленьким треугольником: сверху. Благодатский мял сквозь ткань джинсов жесткий член, испытывал желание начать мастурбировать, но — не мог этого делать: помнил о тех, кто спал и мог проснуться за его спиной. Крепко сжимал зубы, крутил пальцами прядь волос. «Как же все-таки неудобно наверное — принимать позы, удобные для съемки. Там ведь рядом где-то мужики с камерой: крутят ее, направляют. Странный процесс… А все-таки честнее, чем фильм «Ворон»: никто ничего не изображает, просто воспроизводят заложенное природой и стараются сделать это получше. Пускай не для себя получше, а для камеры, и все-таки: тут не наебешь, хуй компьютерной графикой не нарисуешь. Если даже и нарисуешь — чушь получится неправдоподобная», — таким и подобным рассуждениям предавался Благодатский: темнело в глазах от возраставшего в районе паха напряжения и крепче сжимала рука спрятанный тканью орган. Вдруг — слышал странный звук и быстро отключал программу, воспроизводившую фильм, в котором уже кончал мужик: на спину стонущей девки, держал рукой член и сильно колотил им сверху по заду: брызгала мутно-белая жидкость и крупными густыми каплями задерживалась на гладкой коже. Оборачивался и широко раскрывал глаза от удивления: пьяный Бадя стоял боком к нему и лицом — к тумбочке брата Неумержицкого; покачивался и доставал из джинсов — член: почти невидимым казался он в темноте комнаты, освещенной тихим светом компьютерного монитора. Собирался мочиться и сделал бы это, если бы не схватил его за руку Благодатский и не потащил бы, спотыкаясь о Неумержицкого, — в коридор.

— Хули ты делаешь? — возмущался в коридоре. — Там вещи, в тумбочке: шампунь, шмотки какие-то, а ты — ссать туда собирался!

— Ы-ы-ы, — отвечал Бадя, продолжая держать член и не понимая слов взвалившего его к себе на плечи и волочившего в конец коридора Благодатского: в туалет. Приходили: оставлял Бадю покачиваться на белых плитках пола среди двух параллельных рядов царапанных дверей туалетных кабинок: открывал ближайшую. Помогал взобраться на возвышение и направить орган — на дыру втиснутого в покрытый плиткой бетон унитаза: узкого и ржавого изнутри. Придерживал за спину — чтобы не завалился назад и вбок. Видел, как дрожала и не попадала в дыру струя: скользила вбок, на плитку. Почти доставала стену кабинки.

— Ну и свинья же ты, Бадя, — цедил сквозь зубы недовольный происшедшим и происходящим Благодатский и возвращал его в комнату бездвижным, почти уснувшим на ходу телом. Вновь спотыкался о Неумержицкого, укладывал Бадю на матрас: сворачивался калачом и засыпал, словно — не просыпался. Благодатский возвращался к компьютеру и вновь принимался смотреть: случайные куски из порнофильмов, которые включал наугад — в произвольных местах: долго наблюдал сближения тел и слушал приглушенные стоны. За время путешествия в туалет с Бадей — успевал опуститься и отдохнуть его бесполезно поднятый член, сильно вымазав внутреннюю часть трусов липкой слизью, которая не высыхала и почти сразу становилась холодной: неприятно ощущалась при соприкосновении с кожей. Понимал всю бесполезность и глупость того, чем занимался, но — никак не мог оторваться: множество воспоминаний и придуманных сцен появлялось в его голове во время просмотра: неприятные и липкие, как слизь в трусах, физически ощущаемые внутри: словно бы развертывавшиеся и цеплявшиеся за внутренности, — не давали они лечь и уснуть, заставляли смотреть дальше. Смотрел: на напряженные, стреляющие сильными струями органы, на черные густые треугольники переплетенных волос, на блестящие бисерины пота, покрывавшие гладкую кожу. На кривящиеся в оргазмах губы. Вспоминал при этом ту, которой кидал прошлой ночью в окно камнем. Видел ее в тех: различно изгибавшихся и стонавших: закрывал секундно глаза и прислушивался к злому грохоту сердца. Представлял, как она — с другим, или — с другими. Сильнее сжимал зубы, сильнее сдавливал член: просунув руку мимо расстегнутой молнии джинсов и чуть оттянув вниз трусы. Не замечал, как совсем близко подкрадывался рассвет: вместе с легким туманом в голове — появлялся туман за окном, и залезала в форточку утренняя свежесть. Видел за окном — невидимые ночью и всю ночь долбившие в стекло ветви деревьев, близкие невысокие здания других общежитий и корпусов института, видел широкое серое небо. Зевал и понимал, что еще чуть-чуть и — неминуемо кончит. Выключал компьютер, застегивал штаны, прижав член к низу живота резинкой трусов. Шел в туалет. Заходил в ту же кабинку, что и ранее: запирался, хотя и понимал: никто не придет туда в столь ранний час. Приспускал штаны и трусы, трогал твердый, слегка покрасневший член. Сильными быстрыми движениями начинал мастурбировать и закрывал глаза: чтобы ярче представлять себе то, что представляют мастурбируя и — чтобы не видеть грязных стен и луж бледной мочи, вылитых на плитку вокруг дыры унитаза Бадей. Представлял различные сцены из недавно увиденного, опирался спиной — о дверь. Скоро кончал: в дыру унитаза. Тупо таращился на член, выбросивший струю спермы — на ржавчину и чужую мочу и моментально обвисший. Понимал: нужно вытереть, находил неизрасходованный и засунутый кем-то в щель стены — обрывок туалетной бумаги. Оттягивал кожу, промокал оставшуюся на верхней части члена сперму. Стирал ее, выбрасывал в унитаз бумагу и возвращался в комнату: ложился спать и сразу засыпал. Во сне ничего не видел.

Спал до полудня: просыпался, разбуженный Неумержицким.

— Вставай, — говорил он слабым голосом. — Поехали отсюда…

Благодатский открывал глаза, оглядывал комнату: никого кроме них там не оказывалось.

— А я вчера ночью — тумбочку твоего брата спас! В нее — Стасиков друг нассать хотел, проснулся бухой и встал: ссать. Пришлось его в сортир на горбу тащить…

— Сестра милосердия… — чуть кривил усмешкой губы Неумержицкий и подходил к столу: брал кружку, глотал из нее чай. — Вставай, поехали. Мне пива надо выпить…

— Чего у вас там случилось вчера? — спрашивал Благодатский, одеваясь.

— Так, ничего, — отвечал и смотрел при этом — в сторону. — Потом расскажу.

— Ага, — понимал: не хочет рассказывать и не расскажет.

Собирались, уезжали. Дорогой — Благодатский смотрел время, вспоминал про важную контрольную работу по французскому языку. Прикидывал и решал, что успеет приехать к началу пары. Говорил Неумержицкому:

— Не поеду в общагу сейчас. Поеду — в институт.

— Делать нечего? — удивлялся тот: задумчиво смотрел в окно и лил в рот пиво. — Поехали домой. Возьмем еще пива, выспимся. А вечером — на кладбище…

— На кладбище — можно, только у меня сегодня контрольная важная. Нужно съездить.

— Да, ты-то французский учишь… А у нас по английскому такая баба дурная, не хочу ее видеть даже…

Так разговаривали они по дороге в электричке: добирались до станции — с которой приехали. Возле турникетов, требующих билет для прохода — опирались ладонями о стойки и перепрыгивали через турникетную вилку: быстро, старушка-контролер не успевала даже раскрыть рта и только смотрела им вслед.

В метро — проезжали немного вместе и расходились.

Благодатский приезжал на станцию метро «Пушкинская», выходил на улицу и шел к институту. Видел деревья, удивительно пожелтевшие за последнюю ночь, видел серо-голубое небо, которое в любой момент могло избавиться от голубого, сделаться совсем серым и пролиться долгим осенним дождем. Проходил мимо фонтана, мимо лавочек, заполненных бездельными людьми.

— Эй, эй! — звал вдруг его кто-то. Смотрел: на одной из лавочек — сидела знакомая старшекурсница и другая, незнакомая. Подходил, здоровался. Объяснял:

— На контрольную.

— Я тебя — совсем не видела в последнее время! — возмущалась старшекурсница: улыбалась Благодатскому, трогала свои длинные светлые волосы. Знакомила — с подругой.

— Белка, — представлялась подруга.

— Приятно, — кивал Благодатский и разглядывал подругу: почти высокая и одетая в черное, со странными пропорциями тела и смешным носом, стояла она и курила, постоянно поправляя прядь выкрашенных белым и сильно закрученных волос.

— Меня так назвали потому, что — глаза злые, — комментировала Белка свое прозвище и в свою очередь изучала Благодатского: словно оценивала.

— А почему они у тебя злые? — спрашивал.

— Откуда я знаю, почему злые? Характер дурной. И люди вокруг хуевые. Не знаю, короче…

В это время случалось то, о вероятности чего думал Благодатский дорогой: начинался легкий дождь.

— Пойдем с нами, — звала старшекурсница. — Мы в Пушкинский пойдем, в кафе там посидеть. Ты ведь не хочешь идти в институт, не хочешь?

— Не хочу, — соглашался Благодатский и предполагал, что Белка — начинающая готка. Решал пойти с ними, поговорить и выяснить: что и как.

По дороге в Пушкинский кинотеатр — проходили мимо зеленого Пушкина и разглядывали большие яркие прямоугольники подчеркнутых серым капающим небом — анонсов свежих кинокартин. В кинотеатре — проверялись охранником и высоким металлоискателем, поднимались лестницей на второй этаж. Усаживались за столик.

Благодатский не хотел тратить деньги на дорогой и невкусный кофе и не тратил. Сидел и курил рядом с побрякивавшими ложечками и чашечками девками, расспрашивал Белку. Оказывалась — почти готочкой, только слушала — Вилле Вало. Думал: «Ну и хули, сейчас — каждая вторая готка его слушает, да и пацаны некоторые тоже… Что же теперь, не разговаривать с ними, что ли? Она и читает наверняка — Лавкрафта какого-нибудь. Хуйня… Ничего вроде девка, странная только немного. Они у меня все — странные. И глаза правда — злые: маленькие, быстрые. Надо знакомиться с ней поближе: кажется удивительно развратной, люблю таких».