Готы
Шрифт:
— Свободен я, если тебе еще — нужно…
— Нужно, конечно нужно! Приходи скорее, — объясняла, как добраться до ее дома.
Расставался не прощаясь со знакомыми: оставлял их возле фонтана, а сам — шел тянувшейся вдоль Тверского бульвара улицей: отыскивал многоэтажку, в которой проживала Белка.
Находил. Жал кнопку домофона, сообщал:
— Я — здесь.
Пищала, открываясь, подъездная дверь: заходил, поднимался лифтом. Встречала в дверях, говорила:
— Заходи скорее, а то у меня — собака, может выбежать. Потом — не поймаешь…
Заходил, разувался.
— Не укусит?
— Укусит, — отвечала Белка. — Если я скажу — укусит. А так — не бойся, только руку может облизать…
С удивлением смотрел Благодатский на искорки, мелькнувшие в уголках ее маленьких злых глаз за словом «укусит». Проходил на кухню, присаживался к столу. Закуривал сигарету и просил чаю. Подогревала и разливала чай, рассказывала о том, в чем требовалась помощь.
— Задали в институте такой текст написать: с доказательством чего-нибудь неправильного. Ну вроде того — что стол: это на самом деле не стол, а холодильник…
— А-а, — понимал Благодатский. — Это поэт один недавно в суде доказывал, что он — Пушкин. На него в суд подали, за оскорбление — чё, мол, за хуйня: какой-то — себя Пушкиным называет. А он взял и доказал. Пушкин, говорит, писал стихи — и я пишу. У Пушкина были бакенбарды — и у меня бакенбарды. Пушкин посвятил лиру народу своему — и я посвятил лиру народу своему…
— Да, да, точно! — поддакивала Белка. — Такое и нужно, только не такое, а — другое. В смысле — не про Пушкина. Ничего не могу придумать, поможешь?
А Благодатский уже с ходу выдавал размышление о том, что все коты — на самом деле: кролики. Объяснял, что если содрать с них шкуру, обрубить лапы, хвост и голову, то — получится настоящая кроличья тушка. Долго продолжал в таком духе.
Белка приносила лист бумаги и ручку, записывала. Не замечала ехидной улыбки, которую прятал Благодатский во время этого процесса. Радовалась, что так ловко и складно всё вышло:
— Вот преподша удивится! Она меня — не любит, а я ей принесу такое… Обязательно вызовусь: вслух прочту…
— Ну, если бы время было — я бы и круче сочинил, это ведь так: первое, что пришло в голову, — кобянился Благодатский и вздрагивал вдруг от странного прикосновения: поворачивал голову и видел пса Белки: стоял рядом с ним и облизывал руку длинным шершавым языком. Глаза пса были полузакрыты, а из уголков рта текла густая белая слюна.
— Блядь! — отдергивал Благодатский руку. — А он у тебя ничем не болеет?..
— Ха-ха, предупреждала! — смеялась Белка. — Нет, здоров как бык. Пойдем ко мне в комнату: я его туда не пускаю.
Шли. Благодатский смотрел ей в спину: странно-непропорциональной казалась ему фигура свежей знакомой — в черных брюках и длинной футболке. Мелькала мысль: спрашивал:
— Слушай, а ты, случаем, — никогда спортом не занималась?
— Занималась, — кивала Белка и усаживала Благодатского рядом с собой — на диван. — Плавала… Вовремя не успела остановиться: у меня теперь спина — во какая!
Неожиданно вставала, задирала футболку и демонстрировала спину с неестественно развитыми мускулами. Но Благодатский почти не обращал на них внимания: разглядывал черную полоску бюстгальтера, въевшуюся в гладкую белую кожу. Всплывала перед внутренним взором картинка кладбища, где — другая готочка показывала ему подобным образом — следы побоев. Думал: «Вот везет мне на удивительные совпадения! Не успеешь с девкой познакомиться, а она уже — спину перед тобой оголяет… Нужно — выебать: она, вроде бы — не против».
Опускала футболку, садилась обратно на диван — рядом с Благодатским: молчала и внимательно смотрела на него. Казалось: поняла каким-то образом — о чем думает. Отводил взгляд и спрашивал, для того — чтобы спросить что-нибудь:
— Как тебе вообще — в центре жить? Круто, наверное?.. Я вот — ни одного человека не знаю, который в центре живет…
— Теперь — знаешь, — говорила Белка с непонятной интонацией. — У меня дедушка — архитектор был, сталинские высотки строил. Вот ему и дали квартиру в таком месте. А жить тут — так, ничего особенного, как везде. Шумно только очень, день и ночь машины гудят под окнами… Ко мне вот недавно — парень знакомый заходил. Мы с ним это, спим иногда. Он за тем и приходил, в общем. Легли мы с ним — а расслабиться не можем: гудит за окном и гудит, ужас просто… В собственном доме спокойно потрахаться невозможно, представляешь? А ты говоришь — центр.
— Да уж, — кивал Благодатский и отмечал про себя: «Вот как ты это рассказываешь!» Снова всматривался в ее лицо: наблюдал за тем, как смешно кривила губы, морщила нос и поправляла прядку волос, спадавшую со лба — на глаза. Ждал, что будет дальше.
Вставала с дивана, включала магнитофон: узнавал голос Виле Вало, пацана из группы «ХИМ». Садилась обратно, еще ближе к Благодатскому и говорила:
— Представляешь, мне недавно снилось — что мы с тобой: занимались любовью!
— Да? — почти не удивлялся ее словам Благодатский. — Ну и как оно?
— Так, ничего, — прижимала к себе острые и тонкие локти и помахивала в воздухе пальцами и ногтями. — Ты как-то весь съеживался, странно так…
«Пиздит», — решал Благодатский: клал ладони ей на плечи: приближал к себе и целовал. Закрывала глаза, отвечала на поцелуй. Почти сразу же прерывала его, отстранялась и говорила:
— Не могу сегодня — месячные…
— Ничего, — выдавливал из себя Благодатский и старался сесть так, чтобы не видно было крепко стоявшего уже члена. — Ничего…
Про себя же — ругал вздорную девку и думал, что нет никаких месячных: подозревал у нее какие-то неясные цели, пытался определить их. Ничего не выходило. Рассуждал: «Выебу ее как-нибудь разок — из спортивного интереса, а потом — ну ее на хуй… Хитрая какая-то, все что-то крутится, елозит. Суетится. И глаза — злые. Ну ее — на хуй… А может я ей с близи не понравился? Это непонятно, но вполне может быть. Да, пожалуй — не стану теперь звонить ей, пускай сама звонит». Вставал, извинялся. Говорил, что — пора идти. Шел в коридор, обувался.