Говорит и показывает. Книга 1
Шрифт:
Но Вася Метелица, прекрасный рыцарь. С первого дня именно так. И никаких прыщей на нём я не видела. И знаю, что девчонки сохли по нему, даже со мной начали дружить, больше потому что он со мной дружит. И модной я у них неожиданно стала. Тут и Ю-Ю со всеми своими достоинствами и герой Метелица.
И то, как он проявил себя с первого дня, поставило его на недостижимый пьедестал для всех, никто так смело и так дерзко не вёл себя. И слухов о нём напустили сразу столько, что диву оставалось даваться на силу фантазии моих одноклассников: и то, что он из колонии вызволен матерью, поэтому второгодник. И что отец у него уважаемый зек, как они выражались «вор в законе», что это такое, впрочем, я так и не разобралась, но теперь уже и болтать об этом перестали.
Потом девчонки, на которых он так и не обращал внимания, стали мстительно радуясь, рассказывать, что отца у него никакого нет, а мать сильно пьёт и на заводе её, счетовода, просто жалеют и держат только потому, что она мать-одиночка.
Но всё это и куда подробнее я знала и от бабушки. И об отце, и о матери, и о том, что он подрабатывает грузчиком, чтобы как-то существовать, потому что зарплаты счетовода на них с матерью было немного. От меня он скрывал и материнское пьянство, и свою трудовую деятельность, почему-то считая, что это повредит ему в моих глазах?
А мне же наши чистенькие мальчики, с причёсками каре, или нагеленными чёлочками, узенькими галстучками и масляными глазками, посещающие репетиторов три раза в неделю или хулиганистые бездельники, слоняющиеся по улице и примыкающие к странным молодёжным «бандам», наоборот, казались отталкивающе самодовольными, скучными и противными сопляками. Ни силы, ни огня я не чувствую, ничего привлекательного в них не замечаю.
А Вася… не знаю, считается ли это «быть влюблённой», но, наверное, именно это я и чувствую к нему. Мне приятно, когда он рядом, когда я ощущаю его взгляд, слышу его голос, мне с ним интересно, потому что он прочитал столько книжек, о которых я и не слышала, что иногда самой себе кажусь дурочкой. Но он читает, а я много смотрю кино, и рассказываю ему об этом, и иногда Ю-Ю позволяет нам смотреть в его комнате видик. Однако, Вася, всё же больше читатель и мыслитель, чем зритель. Мне приятно видеть безупречно красивые «картинки», особенно у Висконти, например, или Тарковского. Глядя на всю эту красоту, вслушиваясь в музыку, пересматривая в двадцатый раз, я начинаю чувствовать, ещё не понимать, но чувствовать, философию, что глубочайшие люди вложили в свои произведения…
Мы много говорим и о том, что происходит вокруг нас сейчас. Два последних года все мы зачитываемся «Огоньком», устраивая споры, полунаучные диспуты на уроках истории в школе о роли личности в истории и, в частности, культа личности. О том, сколько всего и как было в нашей стране, не будь революции, Ленина, Сталина, Гулага и прочего.
А вне школы… С Васей мы почти не обсуждали эти обличения, все эти публикации, ужасались и всё. Смотрим и по телевизору тематические программы. И чувствуем себя попавшими в какой-то странный мир: мы вступали в комсомол в прошлом году, гордясь, что становимся причастными к геройской части молодёжи, ближе к Павке Корчагину, «Молодой гвардии», Зое Космодемьянской и другим сотням героев, имена и подвиги которых мы помнили с самого нежного детства. Бабушка моя историк, рассказывала мне обо всех этих героях ещё в детсадовском возрасте. Так что я как с родными выросла с ними вместе. А теперь мы приходим к тому, что идеалы, за которые они умирали, посвящали свою жизнь, были ложны?! Что тогда хорошо? Мы выросли, зная это, но теперь это знание – ложь?
– Нет, – сказал мне на это Вася. – Они за Родину, за Россию погибали, пусть и назвалась Советским союзом с 22-го года. А разве важно с хоругвями шли на смерть или с красными звёздами на будёновках и пилотках, разве это важно?
Я задумалась над его словами. Ну, во время войны – да, а в Гражданскую?! Офицеров целыми баржами топили…
Но Васю не смутил и этот вопрос:
– Думаю, белые не сильно отставали. Лазо сожгли же в топке – факт… и он что один такой? В том и ужас гражданских войн.
– Ты Солженицына читал? – спросила я его как-то.
– Да, самиздатовскую полуслепую книжку. «Ивана Денисовича», – сказал Вася. – Ну и «Архипелаг…», конечно. Он, по-моему, больше публицист… больше, чем художник.
Так я и узнала о чудесном Васином соседе Иване Генриховиче, у которого была сокровищница-библиотека. Васе книги брать позволялось сколько угодно, а вот давать каким-то девчонкам… я не решилась бы даже попросить.
Я попросила Ю-Ю достать.
– Что это вдруг? Модный поток подхватил тебя? – усмехнулся Ю-Ю. – Платонова почитай лучше… Но если так хочешь, достану я тебе Александра Исаевича.
– А ты сам читал?
– Я начал, ужаснулся всем, потом устал ужасаться, потом мне стало скучно… Короче, я не дочитал, – сознался Ю-Ю. – Так что не модный я и замшелый.
Но я не отстала так легко:
– Вот ты же комсомолец, Ю-Ю, что…
– Ты что хочешь услышать, Май?
Он окончательно отвлёкся от журнала, который читал перед моим приходом. Отложил его на пол возле кресла, в котором сидел. Качнул головой, эффектно отбросив волосы за плечо, тяжёлый шёлк – его волосы, мои другие – лёгкими волнами… Он посмотрел на меня, глаза заискрились.
– Кинулся бы я как Матросов? Если не было бы иного выхода – да, кинулся бы, а что делать?
– Хорошо, когда спасать товарищей, или там семью, или даже не семью… а… Это ясно. Это все люди так. А вот… вот Боярку эту несчастную узкоколейную пошёл бы строить-гробиться?
– Как Павка? – улыбнулся Ю-Ю. – Знаешь, Павка для меня – это своеобразный Святой, только не за Христову веру, а за веру в идеалы, которые хороши-то всем. Только… – он опустил глаза, на сложенные перед грудью пальцы, вытянул губы, размышляя или подбирая слова, сразу резче обозначились у него скулы и квадрат подбородка, – только после Павки пришли Бездарность и Безграмотность и в конце концов Безверие. Так что… – и большие пальцы разошлись в стороны, – они Боярку строили, чтобы люди с голоду и от холода не умерли, так что простая логика. Всё та же. Никаких противоречий с нормальной человеческой нет. Называем это комсомольской или коммунистической доблестью или нет, это уже решает время…
Но яснее мне не стало. Глядя и слушая «Взгляд», и множество других передач по телевизору, документальных фильмов, я терялась, всё глубже погружаясь вместе со всеми в отторжение всего коммунистического…
Глава 4. Новый год
Новый год. Сегодня мы с Ю-Ю наряжаем ёлку внизу. Здоровенную, до потолка, как всегда, привёз папин водитель. А сам папа до сих пор ещё не приехал. Как и мама. Бабушка сегодня дома и то хорошо, хлопочет на кухне, запахи уже поплыли по дому. Яйца варятся для оливье, запахло уже и коржами для Наполеона… И, конечно, мандариновый дух. Ёлка и мандарины – настоящая Новогодняя атмосфера.
Ю-Ю принёс стремянку, иначе мы ёлку не нарядим. Они вместе с Михал Иванычем установили дерево в ведро с влажным песком. На этом Михал Иваныч уехал домой, а мы с Ю-Ю занялись самым приятным, что может быть под Новый год: украшением ёлки. Достали с антресолей старые коробки из-под люстры и сервиза – в них от зимы до зимы живут ёлочные игрушки, укрытые слоем мишуры, и разложились на полу в гостиной.
– Придумал, куда пойдёшь? – спросила я, доставая мишуру и глядя на Ю-Ю, оценивающего, ровно ли стоит ёлка.