Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера
Шрифт:
Что сделала эта девочка, Новинья, отчего ей так больно? Он слушал, как Джейн рассказывала о жизни Новиньи. Для Джейн это статистика, но Эндер был Говорящим от Имени Мертвых. Его талант (или проклятие) заключался в способности видеть мир таким, каким его не видят другие.
Это сделало его военным гением, помогало командовать своими и всегда на шаг опережать врага. Это также означало, что из сухих фактов биографии Новиньи он мог узнать – да, узнать, – как смерть ее родителей и последующая их канонизация отделили Новинью от других, как она замкнулась в своем одиночестве, посвятив себя продолжению дела родителей. Он
– Ты поедешь, – прошептала Джейн.
Эндер не мог говорить. Джейн права. Он полетел бы все равно – он, Эндер Убийца, – просто потому, что есть надежда: на Лузитании он освободит Королеву Улья от трехтысячелетнего заключения и исправит страшное зло, совершенное им в детстве. Да, он полетел бы, Говорящий от Имени Мертвых, чтобы понять свинксов и рассказать о них человечеству, чтобы люди приняли их как рамен и не испытывали больше страха и ненависти.
Но теперь у него есть иная, более глубокая причина. Он полетит, чтобы утешить девушку по имени Новинья, потому что в ее разуме, в ее одиночестве, боли и вине он увидел отражение своего собственного украденного детства. Та давняя боль еще жила в нем. До Лузитании двадцать два световых года. Корабль идет чуть медленнее скорости света. Когда Эндер прибудет на место, ей, наверное, исполнится сорок. Если б он мог, то полетел бы к ней сейчас, немедленно, как сообщение по ансиблю, но он знал, что ее боль подождет. Когда он придет, она все еще будет там. Разве не прожила его собственная боль все эти годы?
– Сколько мне лет?
– Ты родился три тысячи восемьдесят пять лет назад, а твой субъективный возраст – тридцать шесть лет и сто восемнадцать дней.
– Сколько будет Новинье, когда я доберусь туда?
– Что-то около тридцати девяти плюс-минус несколько недель, в зависимости от даты рейса и скорости полета.
– Я хочу уехать завтра.
– Потребуется время, чтобы достать билет.
– А на орбите Трондхейма что-нибудь болтается?
– Полдюжины посудин, но завтра отбыть сможет только одна. Шхуна с грузом скрики для Армении и Кириллии.
– Я никогда не спрашивал, сколько у меня денег.
– Ну, я неплохо распорядилась твоими инвестициями.
– Купи мне корабль вместе с грузом.
– А что ты станешь делать со скрикой на Лузитании?
– А что с ней делают на Кириллии и Армении?
– Часть едят, часть носят, – сказала Джейн. – Но за скрику платят столько… Лузитанцам она не по карману.
– Значит, если я преподнесу колонии столь ценный груз, они, возможно, более благосклонно отнесутся к появлению неверующего Голоса в их благонравном католическом городке?
Джейн превратилась в джинна:
– Слушаю, о господин мой, и повинуюсь. – Джинн рассеялся дымом, дым втянулся в горлышко бутылки, компьютер отключился, пространство над терминалом опустело.
– Джейн, – позвал Эндер.
– Да, – ответила жемчужина в его ухе.
– Почему тебе так нужно, чтобы я летел на Лузитанию?
– Хочу, чтобы ты написал продолжение «Королевы Улья» и «Гегемона». Книгу о свинксах.
– Но что тебе свинксы?
– Три книги, открывающие для понимания души трех разумных видов, известных человеку. Напиши третью, тогда будешь готов сесть за четвертую.
– Еще один вид рамен?
– Да. Я.
Эндер покачал головой:
– И ты готова открыться человечеству?
– Я всегда была готова. Вопрос в другом: готово ли человечество принять меня? Людям легко, так легко любить Гегемона, он человек, один из них. И Королеву Улья, – это безопасно, ведь все считают, что жукеры до единого мертвы. Если ты сможешь заставить их полюбить свинксов, которые еще живы, свинксов, на руках которых человеческая кровь, – значит они готовы, они смогут смириться и с тем, что есть я.
– Когда-нибудь, – сказал Эндер, – я встречу и полюблю существо, которое не станет требовать от меня подвигов Геракла.
– Тебе же было скучно, Эндер.
– Да. Но я скромный человек средних лет. Мне нравится скука.
– Кстати, хозяин той лохани, Хэйвелок с Гэлса, согласился продать тебе корабль вместе с грузом за четыре миллиарда долларов.
– Четыре миллиарда? Я разорен?
– Капля в море. Я уже сообщила команде, что прежний контракт аннулирован, и взяла на себя смелость оплатить их проезд домой за твой счет. Чтобы управлять кораблем, вам с Валентиной не нужен никто, кроме меня. Собирай вещи. Мы улетаем завтра утром.
– Валентина, – пробормотал Эндер.
Его сестра. Из-за нее, возможно, придется задержать вылет. Сестра. Теперь, когда он принял решение, его ученики и немногие здешние приятели не стоили того, чтобы тратить время на прощание.
– Будет очень интересно прочитать новую книгу Демосфена, посвященную Лузитании. – Джейн выяснила, кто скрывается под псевдонимом Демосфен в процессе поиска Говорящего от Имени Мертвых.
– Валентина не едет.
– Но она же твоя сестра.
Эндер улыбнулся. Джейн очень умная, но ничего не понимает в родственных связях. Ее создали люди, она сама считала себя человеком, но была лишена биологических черт вида. Она выучила генетику по книгам и не испытывала тех желаний, которые объединяли человечество со всем живым в мире.
– Она моя сестра, но Трондхейм – ее дом.
– Она и раньше не любила уезжать.
– В этот раз я даже просить ее не стану, нет. Она беременна, она так счастлива здесь, в Рейкьявике. Здесь ее любят и уважают как преподавателя, даже не догадываясь, что она и есть легендарный Демосфен. Здесь ее муж Джакт – лорд и хозяин сотни рыболовных судов и фьордов. Здесь каждый день полон интересными беседами, красотой, величием, опасностью – холодом ледовитых морей. Она никогда не оставит этот мир. И даже не сможет понять, почему я должен уйти…
И, думая о том, как расстанется с Валентиной, Эндер засомневался, что должен лететь на Лузитанию. Однажды его уже забрали от любимой сестры – и как он жалел потом об украденных у них годах дружбы! Может ли он оставить ее теперь, оставить снова, после двадцати с лишним лет, проведенных вместе? В этот раз он не сможет вернуться назад. За то время, что он проведет в полете, она состарится на двадцать два года. И если он совершит обратный прыжок, его встретит восьмидесятилетняя старуха.
«Значит, тебе это тоже дается нелегко. Ты тоже платишь свою цену».