Град обреченный
Шрифт:
— Благодарствую от души, княже, очень красивые вещицы. Но мне интересно другое, хотя женкам вроде бы не стоит таким интересоваться. Покажи нам свои мушкеты и пистоли — хотелось бы взглянуть на твое чудесное оружие. Как мне сказал верный боярин — в такое поверить нельзя, но оно есть, и вы с ним против московитов успешно воевали. Вот здесь под свечами будет намного лучше — я очень хочу взглянуть.
Боярыня встала из-за стола, даже не взглянув на них, отошла к огромному подсвечнику, что возвышался над небольшим, но длинным столиком, как раз на длину мушкета. Было видно, что его внесли специально — столешница совершенно
— Ты сейчас все увидишь, Марфа Семеновна, — тихо произнес «Сотник», встал чуть раньше Воеводина, и принес чехол с мушкетом. Достал его, положил на столешницу. Затем принес пистоль и шпагу в ножнах — в эту секунду глаза посадницы сверкнули, она впилась хищным взглядом в оружие…
В советское время такие ящички были самым ценным подарком при любых юбилеях или торжественных днях. Неплохой и относительно дешевый заменитель «старинного серебра». До сих пор можно встретить подобные наборы.
Глава 25
— Владыко, Иване Московский зело злопамятен, так что быть тебе в узилище, как и тебе там пребывать, Федор Андреевич. А граду сему пусту быть — не пройдет и ста лет, как живущие в Новгороде позавидуют мертвым, — Андрей Владимирович говорил настолько пустым и бесцветным голосом, что сидящих перед ним архиепископа и степенного посадника только теперь пробрало. Воеводин продолжал говорить, чувствуя растущий гнев — «резал» действительно «правду-матку» им прямо в глаза.
— Многие до сих пор не поняли, что их Новгород мешает Москве, сильно мешает. И причин тому много — слишком «вольнолюбивы» жители, бояре же строптивы. А у самодержцев все должны в служивых «подручниках» ходить и холопами государевыми себя именовать. Кто не склонит голову, гордыней обуян будет, тот ее живо лишится. Али примеров вам дано мало?! На милость того надеетесь, кто к себе рабского преклонения требует?! Надейтесь и дальше, только потом на свою глупость пеняйте! И на колени встать не забудьте, когда милости начнете выпрашивать!
Воеводин прекрасно понимал, что ведет себя крайне дерзко — так не говорят с архиепископом и посадником. Но сейчас он не от себя говорил эти слова — от имени великого князя Тверского. Но то формально — на такие словесные обороты Михаил Борисович его не уполномочил. Но пришлось — тут каждый час дорог, потому что теряется время для спасения, а эти как в поговорке — хотят и на елку влезть и задницу при этом не ободрать. Ситуация такова, что нужно последнюю монетку на кон ребром ставить, а не выжидать, когда за тебя счет другие оплатят, а ты преференциями при этом воспользуешься. Тот властитель достигает результата, что готов все сила и средства вложить, ни себя, ни других не пожалеет, и крови пролить не убоится — ни своей, и, особенно, чужой.
Таков Иван Московский, такая же Марфа-посадница — но ни эти «правители», мать их…
Действительно, глаза бегают, страшно им стало, ничего, осознают скоро, и в полной мере, вот тогда поймут, что пути назад не будет. И мосты все сожжены — пусть расстанутся с иллюзиями и основанными на них надеждами. Самое дурное сочетание — страх и жадность!
— Мы пойдем до конца — и сила у нас будет прирастать. На что способны мушкеты — вы увидели, это действительно опасное оружие. Через три месяца у меня будет полутысяча стрельцов, еще тысячу выставит боярыня Борецкая — собственными усилиями и казной, — в эту секунду Андрей Владимирович увидел, как понимающе переглянулись посадник и Феофил. Еще бы — посадница считалась богатейшим землевладельцем Новгорода, как и архиепископ, представлявший собой новгородскую церковь. На них приходилась добрая четверть всех новгородских земель, полезных, разумеется — болота, камни, озера, тундру и бескрайнюю дремучую тайгу никто не считал, а ведь владения протянулись до самой Югры.
— Еще две с половиной тысячи стрельцов, а лучше три должно собрать силами всех новгородских земель. Четыре с половиной тысячи воев, умеющих стрелять из мушкета, и знающих как правильно сражаться — великая сила, которая остановит поместную конницу Ивана. Не забывайте — князю Даниилу Холмского хватило четырех тысяч всадников, чтобы разбить новгородское войско шесть лет тому назад.
В доме висельника не говорят о веревке — по тому, как сморщились лица его влиятельных собеседников, он понял, что попал в «яблочко». Посадник воспрянул духом, но глаза тут же потухли. И голос прозвучал язвительно, с неприкрытым сарказмом:
— Легко говорить — побить московитов! Сам бы попробовал…
— Я их уже дважды побил, когда на меня напасть вздумали. Имея всего десять ратных с мушкетами против сорока — истребили почти всех. А второй раз столкнулись уже с сотней — понеся потери, московиты бежали. И не пугайте меня — дерутся они хуже османов, и не столь тугие у них луки. Пуля из моих мушкетов вдвое дальше летит, и намного точнее. И сделать сии ружья не так и сложно — кузнецы боярыни Марфы Семеновны за дни, что я тут пребываю, три десятка мушкетов изготовили.
Воеводин усмехнулся, поглядел на архиепископа — Феофил задумался, что-то высчитывая, глаза сверкали отнюдь не старчески. Прекрасно помнил владыка, как унижали его, и на коленях он вымаливал у Ивана Московского прощения для пленников шесть лет тому назад. Да, боится архиепископ будущих событий, понимает, что возьмет вверх Москва, ему в Новгороде не быть. Может и не казнят прилюдно, на это даже Иван сейсас не способен, в отличие от внука, но вот уморить в темнице запросто. Плечами пожмет только — не выдержал старик заточения и мук совести угрызений, и скончался в горести от своей измены. Так он поступил, хорошо оклеветав князя Михайлу Холмского, что держал Тверь до последнего, давая «игроку на дуде» время для бегства в Литву.
А вот посадник «жидковат» — и нашим, и вашим, и молчит потому, что в загородном тереме Борецких тайная встреча идет, и еще с опозданием в пять дней. Нет, отговорки нашлись, тем более архиепископ болеет и еле ходит, но бодрится, уже с надеждой посматривая на посланника тверского. Да оно и понятно — ничто не придает веры в себя, как вера другого человека в невозможное для свершения. Они долго разговаривали с Марфой — умнейшая женщина этой эпохи, образована хорошо, воли на троих хватит, мужества не занимать — с избытком оно у нее, а ненависть холодная и расчетливая — за годы перекипело «горячее блюдо», теперь «холодным» стало.