Град разбитых надежд
Шрифт:
Он сделал свой выбор, подверг себя опасности, когда разделился с Ли. От гордыни ли? Или от желания оградить любимого от того мира чистого исконного ужаса, в котором только что скитался бесприютным призраком? Или его вел Страж Вселенной? Где же он бродил теперь со своей колесной лирой, излеченный святителем Гарфом? Не помогал, как помогли ему. Не слышал или насмехался так же, как Змей. Возможно, Каменный Ворон всегда служил воплощению Хаоса, всегда разыгрывал комедию перед сумасшедшим охотником… Зачем? Джоэл не верил.
Вздрагивая и извиваясь в тщетных попытках подняться, он ни на миг не усомнился в том, что поступил правильно. Он остановил поголовное превращение жителей Вермело. Больших доказательств ему уже не требовалось. Но уцелел ли Ли в нашествии чудовищ? Не обратилась ли в своей пекарне Джолин? Джоэл боялся, настолько боялся потерять их, что мучения собственного пропоротого когтями тела превращались в предельную дикую тревогу за друзей.
— Джоэл!
Крик, громкий девичий крик, такой знакомый. Вместе с ним пришли первые лучи Желтого Глаза, их фальшивой замены солнца. Но все же фальшивка светила на менее ярко, давала не меньше тепла в полдень. Ныне едва забрезжил рассвет. И вместе с ним по залитым кровью улицам летел голос, ее голос.
— Джолин… — просипел Джоэл, но подавился кровью, заполнившей горло, и кашель выбил остатки сознания. Он еще смутно слышал истошные всхлипы:
— Сейчас, сейчас… Джо! Держись!
Доносился звук рвущейся ткани. Похоже, Джолин отрывала куски от своего платья и рубашки, накладывала жгуты на огромные кровоточащие раны. Если бы только это помогло… Жизнь ускользала. Сознание уплывало слишком быстро, унося в страну вечной ночи.
«Джолин! Ли! Простите!» — немо попрощался Джоэл, и мыслей больше не осталось.
Часть III
Глава 24. Скитания
Сначала он падал, летел бесконечно долго в колодец непрожитых дней. После — как после всего — сквозь мутные воды, из зазеркалья видений, донесся чеканящим метрономом голос:
— Рана смертельная. Ты понимаешь? Такой разрыв селезенки у вас пока не умеют лечить.
Под ребрами черным зноем теснилась болезнь, сжигала душу, уводя в плетение снов. Он несся сквозь толщу воды, застенное море давило чужой темнотой. И тихо на дно уходило растерзанное тело. Он не умер, но чувствовал, что умирает. Голоса с другой стороны извивались криками, но он уже не различал имен и лиц. Ничто — единственный закон небытия.
— Понимаю.
Сосредоточенная покорность ответа, примерзшего к неразомкнутым губам. Общение умов не требует звуков. И они говорили, два бестелесных, два отринутых от мира живых, два духа в мире линий. Один предстал в броне древней птицы, другой, некогда звавшийся охотником, парил в окровавленном черном плаще.
— Ну что, Каменный Ворон, это и был конец моего пути? Больше никаких видений? Только — тишина?
— Нет. Еще не конец. Далеко не конец.
Он увязал в бессмысленном вращении сквозь немую синеву, и иссякали сны, и образы, и мысли. Он застывал, как горький монолит. Казалось, что уже воздвигли памятник. Но ледяной камень не протыкают иглами, и не бежит чужое тепло по скрученным канатам вен. И камню никогда не больно. А здесь, в колодце, боль служила ориентиром, последним безнадежным маяком. Он слышал вне времени зов, из глубин и запретных пространств. И шел на него, и уносился прочь, как дикий зверь, как человек, не прирученный к смыслу начала за концом.
— Я пережил еще не все грани ужаса и отвращения? Чего вы все добиваетесь?
Собственная привычная злость иссякала очевидностью ответов, которые еще не нашли надежных слов. Каменный Ворон скорбно склонил массивную птичью голову:
— Чего добиваюсь я. Не мы. Здесь я один, остальных барьер Хаоса не пропустил. Впрочем, я и так последний. Последний из тринадцати, лишний из дюжины. Против Змея и его Вестника. А ты помог мне с этой тварью. Но чтобы победить его, ты должен узнать, кто главный в этом улье.
— Значит, не до конца… — Досада жгла, как ядовитый перец, все в разодранной груди. — А ты не знаешь?
— Нет. В мире Змея я почти ничего не знаю. Он установил здесь свои правила. Здесь даже время течет иначе. Оно какое-то… ненадежное и мягкое, можно менять, как вздумается.
— И кто же ты?
— Тринадцатый Проклятый, Неудавшийся Страж Вселенной. Совсем не тот спаситель, которого ждал святитель Гарф, но все же выступаю против Змея.
— Почему?
— Потому что однажды асуры захватили мой мир Бенаам. Их жадность, рожденная из пороков людей, велит порабощать все новые и новые миры. Но оба великих асура заперты. Один в мире Бенаам, другой здесь, в Хаосе. Сам себе соткал ловушку. И с тех пор, как пал мой мир, мы ищем способ уничтожить их. Пока добрались до Змея.
— И не знаете, как его победить…
— Пока не знаем. Но узнаем, если ты поможешь.
Ответы Стража Вселенной не приносили облегчения. Толща воды давила все сильней. Страшно застыть в бессмысленном нигде. Каленым хрусталем расколотой люстры впивались иглы, резали ножи.
Он видел, как танцует с Джолин, обряженной в алое платье, посреди сожженного бального зала, но лица гостей скрывали бессчетные маски. И приглашенные на пиршество вонзали друг в друга острые клыки. Он давился словами в попытках дозваться хоть кого-то, хоть одного. Но уносились все, растворялись, и Джолин вместе с ними. Оставалась потухшая люстра, сорвавшаяся с потолка. И ложный свет скользил по псевдолицам, не различая дня и ночи. Запах разложения полз из углов, крапленых не водой, а протухавшей кровью вне отражений, света и огня. Жуткий пламень селился в легких в странствии сквозь бред.
В часах его иссяк песок, осталась зола, горчащая во рту. Скорее б завершенье… И лишь бы прекратился этот бег сквозь падение в толщу вод застенного моря. Он немо просил и ждал конца всех меркнущих начал.
Но Каменный Ворон смотрел угрюмо, с нескрываемой печалью, а потом крылья обернулись руками. Птичий образ сменился человечьим, и несколько черных перьев упали на рваные раны.
— Змей — это Хаос. А его Вестник — смерть. Ты сразился со смертью, как я сражался с Хаосом. Ты помог мне возле Айгрежи. Теперь я помогу тебе. Это мне под силу.
Каменный Ворон коснулся его. Его, охотника по имени Джоэл. Вернул бестелесному духу имя, примотал жесткой бечевкой к истерзанному телу, починил что-то внутри. Разваленные оболочки сцепились новыми клетками, выстроив мосты рубцов. Но боль не иссякла, и раны бугрились свежими швами.
Джоэл видел себя с высоты, из колодца грядущих свершений, что обрушивался с потолка больничной палаты, растекаясь рядами заполненных коек. В ночь нападения Вестника Змея досталось не только ему, но его предсмертное ложе отгородили глухими ширмами. У дверей госпиталя цитадели толпился народ, как мухи на мед у разоренного улья. Улей иссяк, но тяжко ужалил, так тяжко, что дух не желал возвращаться, скитаясь сквозняком коридоров. И все же… где-то слышался плач. Где-то голос знакомый.