Град Ярославль
Шрифт:
«Давно ждал книги о современном сельском жителе. Забыли писатели о тружениках деревни. И вот роман «Белая роща». «Огромнейшее спасибо автору за теплое слово о нас, земледельцах», — выразил общий читательский настрой С. Васильев из деревни Починки Кировской области. Столь же тепло приняли роман столичные критики: Ю. Лаптев, нашедший в прозе Замыслова перекличку с известными очерками Валентина Овечкина и В. Чалмаев, заявивший, что В. Замыслов — писатель широкого творческого диапазона, его привлекают и современность, и история.
«Свой первый рассказ я опубликовал в «районке», — продолжает В. Замыслов. — Сочинять же я начал с детских лет, и в этом большую роль сыграла моя мать — дочь волжского бурлака — «зимогора». Мать унаследовала от него множество сказок, былин, легенд, преданий, пословиц и поговорок. Свой фольклор она щедро передавала нам — детям. Сколько раз помню: заберется с нами на широкую и теплую крестьянскую печь — и давай рассказывать сказки.
И все же не современная деревня с ее тяжкой ухабистой судьбой захватила и повела за собой писателя, а то, как складывалась крестьянская душа на протяжении столетий, в историческом движении от поколения к поколению. «Земной поклон» и «Белая роща» — это подступы писателя к главной своей теме — русской истории, изобилующей яркими трагическими страницами, неизбывным горем народа и, наряду с этим, — замечательными памятными событиями.
Народная жизнь в глубоком историческом срезе воплотилась в крупных романах. Важнейшая особенность исторического взгляда на вещи у Замыслова, особенность, определившая подлинный историзм его художественного мышления, — бережное, чрезвычайно чуткое, до трепетности, очень уважительное отношение к памяти предков, что находит свое выражение в прекрасном знании и чувствовании языка предтечей, их нравов и образа мысли, быта и бытия, нравственности и культуры. «Это интересно современному читателю и важно для воспитания патриотизма, — подчеркнул в журнале «Наш современник» В. Каргалов. — Создавая историческую эпопею (роман-трилогию) о предводителе первой крестьянской войны Иване Болотникове, писатель Валерий Замыслов делает большое дело».
Как же писались, ставшие популярными, исторические романы? Что заставило В. Замыслова обратиться к историческим реалиям? «Роман «Набат над Москвой» вышел в 1969 году, — рассказывает Валерий Александрович. — Писать и собирать материалы о восстании «черного люда», о «Соляном бунте» 1648 года, о старой Москве, находясь в небольшой лесной деревушке, конечно, было нелегко. Над составлением только одной карты старой Москвы пришлось попотеть около трех лет. Но всё же книга (работал над ней 14 лет) увидела свет. Рукопись читали известные писатели Степан Злобин и Николай Кочин и сочли, что она написана даровито. В декабре 1970 года по первой же моей книге (что было тогда редкостью) меня приняли в члены Союза писателей СССР. Это была великая радость. Писать же зачастую приходилось в сложных условиях. Так, свою первую книгу я писал (если можно так выразиться) на целинных землях Казахстана, где работал комбайнером. Тут о каких-либо удобствах и говорить не приходится: 18 часов в поле, а ночь — в землянке. Огарок свечи, замасленный блокнотишко (носил его постоянно в кармане комбинезона), огрызок карандаша. Свеча гасла, шел к костру. Всяко было, но писал жадно, с упоением. Заимел на целине кличку «Валерка-писатель». Сколь шуток, подковырок натерпелся! Действительно, чудно посмотреть со стороны. Чумазый, оборванный (не мылись неделями: вода на вес золота, берегли для заправки радиатора) сидит у комбайна и строчит «роман». Эту же вещь продолжал и в армии. Курьезов и здесь хватало. Все просятся в увольнение, а мне бы в укромный уголок забиться. Как-то в выходной день просидел с утра до вечера на чердаке своей казармы. Даже про обед забыл. Спускаюсь, а в роте один дневальный. Была, говорит, боевая тревога, весь батальон снялся на марш-бросок (был механиком-водителем танка). Доложили обо мне дежурному по танковой бригаде. Явился к нему. «Чего на чердаке спрятался, симулянт?». А я возьми, да брякни: «Роман писал, товарищ майор». Он покрутил пальцем по моему виску и приказал отправить меня на «губу». Но и на «губе» я умудрялся сочинять свой исторический роман»…
Исторические повествования В. Замыслова во многом восполняют те чудовищные провалы в нашем сознании, что прямо связаны с невежественным отношением к своему прошлому, к памяти предков. Лишь недавно мы воочию убедились, сколько «белых пятен» таит в себе наша героическая национальная история и, прежде всего, благодаря замечательным патриотическим книгам выдающихся писателей В. Пикуля, В. Чивилихина, Д. Балашова, В. Шукшина. Проза В. Замыслова тесно сопрягается именно с этими авторами. Он решительно отвергает пылкие призывы иных доброхотов «казнить» родную историю. Вот, скажем, фигура легендарного Болотникова. Что мы знаем о нем? В школе проходили про восстание… А прочитаешь роман Замыслова — и откроешь для себя совершенно новый, многообразный, не зафиксированный ни в каких учебниках мир, прочитаешь — и поймешь, сколько неведомого, таинственно прекрасного и поучительного осталось «за кадром» в школе.
Недавно мы получил от Валерия Александровича письмо. Вдохновленный творческими поисками тем и сюжетов, писатель сообщает: «А чем не тема об Алене Арзамасской? Возглавила крестьянскую рать и поднялась на бояр (в период разинского восстания)». И в заключении горько сетует: «Ее предали анафеме и сожгли на костре. Но
Во всех книгах проза В. Замыслова тяготеет к характерам сильным, героическим, способным на самопожертвование, — подлинным национальным героям. Писатель страстно верит в силу русского народа, его крепкий духовный стержень, способность к национальному возрождению и социальному освобождению. Поэтому его героям чужды раздвоенность сознания, нездоровая рефлексия чувств, неопределенность поступков и действий. Это натуры монолитные, цельные, прекрасно осознающие трагичность своего выбора. Их внутренняя духовная прочность не отменяет, однако, широкого психологического диапазона дум и переживаний, глубины интеллекта, полета фантазии, мечты о счастье — это живые люди с многоцветным спектром социально-нравственного и психологического мироощущения. Право, в современной литературе налицо острейший дефицит на героев, с которых можно и должно брать положительный пример. У героев Замыслова есть чему поучиться! Выходцы из самых низов народа — они подлинно народны.
Проза В. Замыслова оригинальна и вместе с тем традиционна. Так, в ней не составляет особого труда заметить романтические стилевые традиции Н. Лескова, особо ценившего героев цельных, самоотверженных, ярких, — в языке, ориентированном на живую народную речь, в колоритном изображении бытовых и вещных деталей, в сказовом характере повествования. Как и герой «Очарованного странника» Флягин, Болотников проживает необыкновенную жизнь: много скитается по белу свету и, следовательно, много видит горюшка народного, всякий раз, находясь на волоске от смерти, удивительным образом спасается, причем автор почти ничего не додумывает в трагической судьбе героя — жизнь Ивана Болотникова и в самом деле полна всяческих приключений, из которых он счастливо, будто из святой купели, выходил чистым и обновленным, готовым к новым испытаниям тела и духа. Его неуемную силу духа питает родная земля, неистребимая жажда жизни, а главное — широта души и отзывчивость к чужому горю. Болотников, в известном смысле, — тоже «очарованный странник», как и лесковский герой, он очарован красотой мира и сам является органической частицей этой красоты и гармонии. Сказовый прием письма, сочетающий в себе стилевую узорность русской народной речи, меткое острое словцо, пословицы, поговорки и т. п, позволяют автору поведать судьбу своих героев живо и образно.
Читатель, наверное, удивится, но трилогия о Болотникове хроникально все же не окончена, не доведена до своей последней точки, т. е. до гибели героя. Почему так случилось, ведь писатель тщательно изучил все перипетии и подробности последних дней и часов Болотникова?
Занимаясь изучением творчества В. Шукшина, наталкиваешься на факты, мимо которых просто нельзя пройти равнодушно. Шукшин, как известно, обладал поразительной способностью к перевоплощению. Критик В. Коробов приводит характерный пример: «Шукшин писал последние страницы «Я пришел дать вам волю». Попросил жену: «Ты сегодня не ложись, пока я не закончу казнь Стеньки… я чего-то боюсь, как бы со мной ничего не случилось». Лидия Николаевна, уставшая от домашних дел, часам к двум ночи сама не заметила, как заснула. Пробудилась же в половине пятого от громких рыданий, с Василием Макаровичем была нервная истерика, сквозь стенания едва можно было разобрать слова: «Такого мужика погубили, сволочи!»… «Он сгорал в огне страстей и душевных невзгод, не вместе со своими героями, а ими самими».
Читатель, по-видимому, уже догадался, почему мы привели случай из жизни В. Шукшина, и провели соответствующие параллели. В. Замыслов сообщил нам: «Я так и не смог написать мучительную для меня сцену — сцену жестокой казни Болотникова. Уж чересчур сроднился за 20 лет работы я с этим образом, уж чересчур он мне дорог. Он как бы стал моей плотью и кровью. Его радости стали моими радостями, его горе — моим горем, его боль — моей болью. Не поверите, порой даже советуюсь с ним, когда размышляю о нашем смутном времени, с человеком, вышедшим из толщи народа, знающим его чаяния и думы. Может, звучит неправдоподобно, но ведь душа-то русского человека не изменилась, она не подвластна никаким веяниям… Искренне верю Шукшину, когда он рыдал, описывая сцену казни Разина. Верю! Ведь он казнил самого себя, свою душу, ожесточенную в борьбе со злом и широко распахнутую для добра. Надо же, какая связь времен! И сколько тут раздумий для истинно русского человека!.. Страшно мучительна была для меня концовка романа. Исторический факт диктовал — расскажи читателю о последнем дне жизни Болотникова, поведай о его нечеловеческих страданиях в минуты казни. И Шишков, и Чапыгин нарисовали такие жуткие сцены. А я… я не смог. Хотя уже были наброски последней главы, но как только дело доходило до казни, у меня начинало болеть сердце, и я надолго уходил от рукописи. Два месяца боролся сам с собой, два месяца не знал, как найти сил, чтобы казнить моего Ивана, но так и не смог этого выполнить».