Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках
Шрифт:
Что же касается Помпонацци и Луцилия с современными атеистами в придачу, то они не могли согласиться с таким объяснением, подразумевающим существование некоей божественной силы. «Эти испарения, — говорят они, — сродни тем парам, коими отравляются иные меланхолики, страдающие разлитием желчи и начинающие вследствие этого вещать на языках, которых вовсе не знают. Но Ферпель убедительно опроверг этих нечестивцев, доказав, что такая зловредная жидкость не может явиться причиной глаголания на незнакомых языках, каковое является одним из чудеснейших следствий нашего разумения. Впрочем, и он был так же непоследователен, приписав дар Пселлу и другим людям, не сумевшим достаточно глубоко проникнуть в тайны нашей божественной Философии. Не зная, чем объяснить эти поразительные явления, он, подобно монахам и базарным кумушкам, приписал их дьяволу.
— А кому
— На нее набрел и сам Плутарх, но у него не хватило духу на том и остановиться. Этот язычник утверждал, что чревовещание не очень-то пристойное занятие для величественных богов, но в то же время оно превосходит духовные способности человека. Боги оказали огромную услугу философии, поставив между самими собой и людьми неких смертных посредников, коим можно приписать все, что не под силу слабым людям, и которые в то же время не дерзают приблизиться к божественному величию. Таково мнение всей древней философии. Платоники и пифагорейцы переняли его у египтян, а те в свою очередь унаследовали от Иосифа и прочих иудеев, живших в Египте до перехода через Чермное море. Иудеи называли таких существ, посредников между ангелом и человеком, „садаимами“, а греки, поменяв порядок слогов в этом наименовании и прибавив к ним еще одну букву, нарекли их „даймонами“. Судя по описанию античных авторов, эти демоны были воздушным переплетением, властвующим над природными стихиями, но племенем смертным и способным к деторождению. В наш век, несклонный к разысканию истины в ее первоистоках, то бишь в иудейской каббале и теологии, мало кто подозревает о существовании этого воздушного народа, тогда как иудеи были наделены особым даром, позволявшим общаться и беседовать с его представителями.
— Вы, сударь, как мне кажется, снова вернулись к своим сильфам, — заметил я.
— Да, сын мой, — ответствовал он. — Поклонение терафимам было лишь внешней церемонией, которую иудеям приходилось соблюдать ради общения с этими существами. Пророк Михей, жалуясь в книге Судей Израилевых на то, что у него отняли огонь богов, оплакивал лишь утрату небольшой статуэтки, посредством которой с ним общались сильфы. Бог, коего Рахиль похитила у своего отца, был еще одним терафимом. Но ни Михей, ни Лаван не сделались идолопоклонниками, ведь не стал бы Иаков целых четырнадцать лет жить в доме человека, чтущего идолов, а затем вступать с ним в родство, взяв себе в жены его дочь. Все они общались с сильфами, и мы знаем из преданий, что синагога считала такое общение позволительным и что идол жены царя Давида был на самом деле терафимом, позволявшим ей советоваться со стихийными духами, ибо не мог великий пророк смириться с идолопоклонством в собственном доме.
После того как Господь, карая человечество за первородный грех, перестал заботиться о спасении мира, эти стихийные духи принялись посредством оракулов сообщать людям то, что им известно о Боге, призывать их к добродетели, давать им мудрые и полезные советы, которые во множестве сохранились в сочинениях Плутарха и прочих древних историков.
Но как только Господь сжалился над миром и возжелал сам стать его спасителем, этим малым учителям пришлось уступить Ему место — именно так и объясняется молчание оракулов.
— Из ваших речей следует, что оракулы и в самом деле имели место и что посредством их вещали сильфы, доныне являющиеся нам в склянках и зеркалах.
— Да, то были сильфы и саламандры, гномы и ундины, — уточнил граф.
— Если это так, — молвил я, — всех ваших стихийных духов следует считать существами довольно бесчестными.
— Это еще почему? — удивился мой собеседник.
— Да может ли быть что-либо столь бесчестное, как двусмысленные ответы, которые они всегда нам дают?
— Так-таки уж и всегда? — продолжал граф. — Разве двусмысленно выражалась описанная Тацитом сильфида, предсказавшая некоему жившему в Азии римлянину, что ему суждено стать проконсулом? Разве Тацит не утверждает, что так оно и случилось? А вспомните знаменитые письмена и статуи, посредством которых несчастный испанский король Родригес узнал о том, что его любопытство и самонадеянность будут наказаны темнокожими воинами, коим было суждено покорить Испанию и долгое время править ею! Что может быть яснее этих пророчеств, сбывшихся в тот же год? Разве мавры не свергли с престола изнеженного короля? Вам известна эта история, и вы должны понимать, что дьявол, лишившийся после прихода Мессии всех своих владений, никак не мог быть автором подобного пророчества: оно наверняка принадлежит какому-нибудь великому каббалисту, вдохновленному одной из самых мудрых саламандр. Это племя стихийных духов особенно ценит в людях целомудрие и предупреждает нас о несчастьях, которые вызываются отсутствием оной добродетели.
— Но скажите мне, сударь, считаете ли вы столь уж целомудренной и достойной каббалистического почтения ту двусмысленную часть тела, которую ваши сильфы и саламандры избрали для проповеди своей морали?
— Ах, — рассмеялся мой собеседник, — какое же у вас больное воображение! Разве не ясна вам физическая причина, притягивающая огненных саламандр к самым пламенным участкам нашей плоти?
— Я все уразумел с полуслова, сударь, вы можете не продолжать.
— Что же касается темноты некоторых пророчеств, — произнес граф серьезным тоном, — той темноты, что вы называете обманом и надувательством, то не является ли мрак обычным обиталищем истины? Самому Богу было угодно скрыть ее темным покровом, а вечный оракул, оставленный Им своим чадам — я разумею божественное Писание, — также окутан благоговейной темнотой, которая смущает и сбивает гордецов с пути истинного, тогда как исходящий от Писания свет направляет на этот путь людей смиренных.
Если, сын мой, вас смущает только это, я посоветовал бы вам не медлить со вступлением в общество стихийных духов. Вы найдете их честными, мудрыми, благожелательными небоязненными. Я уверен, что вы начнете с саламандр, ибо в вашем гороскопе наиболее сильно влияние Марса, из чего следует, что во всех ваших поступках немало огня и пыла. Но что касается брачных уз, тут вам следовало бы остановиться на какой-нибудь сильфиде, поскольку Юпитер у вас в восхождении, а Венера в секстиле. Вспомните, что именно Юпитер властвует над воздушной стихией и ее обитателями. Однако здесь следовало бы и посоветоваться с собственным сердцем, ибо, как вы в свое время узнаете, Мудрец руководствуется прежде всего влиянием внутренних светил, а созвездия внешнего неба служат ему лишь затем, чтобы поверять это влияние внутреннего неба, сокрытого во всех живых существах. Итак, откройте же мне, на ком вы решили остановить свой выбор, и мы займемся заключением вашего союза с представительницей того племени стихийных духов, которое вам более всего по вкусу.
— Я полагаю, сударь, что в подобном деле необходима некоторая осмотрительность.
— Весьма достойный ответ, — молвил граф, кладя руку мне на плечо. — Поразмышляйте обо всем этом и посовещайтесь с тем, кого зовут ангелом Великого Совета. Становитесь же на молитву, а я появлюсь у вас завтра в два часа пополудни.
Мы возвратились в Париж. По дороге граф занимал меня речами, направленными против атеистов и вольнодумцев; мне никогда еще не приходилось внимать столь разумным словесам, слышать столь возвышенные и обоснованные доказательства в пользу бытия Божия, а также обличения слепцов, прожигающих свою жизнь и не желающих целиком отдаться искреннему и непрестанному служению той Силе, которая создала нас и поддерживает наше существование. Я был изумлен характером этого человека, мне никак не удавалось уразуметь, как он умудряется совмещать в себе такую мощь и такую слабость, выглядеть одновременно очаровательным и столь смешным.
Четвертый разговор
Я поджидал у себя господина графа де Габалиса, как мы о том условились накануне. Он явился в назначенный час и улыбаясь сказал мне:
— Так что же, сын мой, к какому из незримых племен вы более всего тяготеете, какой союз вас более всего устроил бы — с саламандрами, гномами, нимфами или сильфидами?
— Видите ли, я еще не решился окончательно на подобный союз.
— За чем же дело? — осведомился граф.
— Честно говоря, сударь, — мне пока не удалось исцелить мое больное воображение, рисующее ваших пресловутых обитателей стихий в виде пособников дьявола.
— О Господи, рассей светом своим тот мрак, коим невежество и дурное воспитание окутали душу этого избранника, на которого ты сам же мне указал, предназначив его для великих свершений. А вы, сын мой, не преграждайте дорогу истине, жаждущей воцариться в вашем сердце, не будьте чересчур строптивы. Хотя нет, я не прав, покорность только повредила бы вам, ибо оскорбительно для истины выбирать себе торные пути. Она в силах сломать железные врата и проникнуть, куда ей угодно, несмотря не все потуги лжи. Что вы способны ей противопоставить? Разве Господь не мог создать этих стихийных существ такими, как я вам описываю?