Граф Феникс
Шрифт:
– Знаю, что он где-то в Итальянских живет. Так прошу тебя, милый князь, сам сходи к нему под вечер, в сумерках, а слугам не поручай. Боже упаси, если кто-нибудь узнает об этом. Действуй как можно осторожнее. В Итальянских Габриэлли тоже проживает. У нее есть карлица, лукавое и пронырливое создание. Если только она узнает о твоем посещении, то, конечно, скажет Габриэлыпе, а та догадается обо всем. А ей не надо ничего знать. Итак, закутайся в плащ, надвинь на глаза круглую английскую шляпу и дипломатично отвечай на вопросы.
– Я постараюсь в точности выполнить приказания, но что мне сказать господину Калиостро?
– Извинись перед ним от моего имени, заверь в моем глубоком уважении. Скажи, что я болен и прошу его прийти ко мне, но по некоторым причинам совершенно тайно. Если будет упрямиться, предложи ему золото. Все алхимики любят этот металл. А теперь займись бумагами. Я должен отдохнуть. – Бедный старик закрыл глаза.
Оставив его на попечении верного камердинера, князь Кориат уединился в библиотеке. Окна ее выходили на Неву. Солнце уже клонилось к закату. Его косые лучи наполняли пурпурным сиянием сумрачную комнату, и боги древнего Египта таинственно розовели на полках и как будто оживали.
Секретарь принялся за бумаги. Но, против обыкновения, он не коснулся дел сенатских и театральной конторы, а прежде всего занялся сертификатами, патентами и письмами графа Калиостро. И рекомендовавшие его особы, и он сам сообщали о магике странные вещи на таинственном языке иероглифов. Воображение князя Кориата привыкло блуждать в фантасмагориях символических наук. Удивительные явления, которым он был свидетелем в ложе, произвели на него глубокое впечатление. Образ прекрасной Серафимы преследовал его. Но можно ли было верить тому, что сообщал о ней Калиостро? Эта юная красавица – воскрешенная мумия, два тысячелетия покоившаяся в древней пирамиде Хеопса!..
Юноша признавал, что такое оживление с помощью высших тайн совершенного искусства магии возможно. Но в данном случае оно казалось слишком невероятным. Однако болезнь ребенка князя Голицына, несчастье с Иваном Перфильевичем непосредственно после угроз неведомого Кофта были поразительны. Если это и случай, то почему же, однако, случай как бы торопился подтвердить могущество магика и правду его слов? Теряясь в противоречивых мыслях, князь Кориат не заметил, как зашло солнце. Быстро погасла вечерняя заря, и серый сумрак весенней ночи наполнил город призрачными полутенями. Пора было выполнить распоряжение Елагина. Молодой человек хотел подняться к себе на антресоли, чтобы захватить плащ и шпагу, в то же время обдумывая, как ему лучше выйти из дома, не обратив на себя внимания слуг.
Вдруг глубокий вздох раздался в глубине библиотеки. Обернувшись в ту сторону, молодой человек никого не увидел, но между колоннами, где была дверь в укромный «кабинетец» Елагина, заметил статую, закрытую белым покрывалом, которой здесь раньше не замечал, и подумал, что это какое-то новое приобретение Ивана Перфильевича.
Издали, в пепельных сумерках весенней ночи, наполнявших неосвещенный зал, он не мог различить, была ли статуя обернута полотном или так изваяна – закутанной с головы до ног. Князь Кориат обошел изваяние. На пьедестале была надпись по-гречески: «Я – все, что было, что есть и что будет. Моего покрывала не поднимал никто из смертных».
«Ах, так это изображение Саисской богини!» – решил князь, припомнив, что именно о такой надписи в храме Саиса говорит Плутарх.
Откуда у Ивана Перфильевича такое замечательное изваяние? Конечно, это работа современного скульптора.
Размышляя так, юноша уже приблизил руку к чудной ткани, когда опять раздался вздох. На этот раз ясно было, что вздохнуло таинственное изваяние. Даже покрывало заметно дрогнуло, и край его тихо заколыхался. Князь не верил своим глазам. Он думал, что спит, но оглянувшись вокруг, не заметил никаких изменений в обстановке. Все было, как всегда, на своем месте. Нет, он не спал!
Вновь повернулся к изваянию и, вглядевшись, вдруг почувствовал, что под покрывалом таится живое существо, живая грудь дышит под блестящей тканью, бьется сердце… Повеяло ароматным теплом. Мистический ужас объял его.
– Кто ты? – воскликнул он. – Откройся! Ответь! Назови себя!
Вдруг складки покрывала раздвинулись, и появилась прелестнейшая женская рука, обнаженная до плеча. В розовых пальчиках она держала древний систр – металлическую погремушку. Рука махнула – и систр мелодично и странно зазвучал.
Юноша узнал эту руку.
– Серафима! – вскричал он.
– Называй меня, как угодно, ты никогда не назовешь меня истинным моим именем! – прозвучал серебристый тревожащий душу голос. – Не пробуй коснуться покрывала и узнать мою тайну, если не хочешь быть несчастным на всю жизнь. Но помоги мне сойти с пьедестала.
Трепещущий князь Кориат протянул руку, и Серафима, или кто бы она ни была, оперлась на нее. Мгновенно сладкая боль и жгучий огонь разлились во всем теле молодого человека. Восторг и слезы стеснили дыхание.
Она легко как бы слетела с пьедестала; казалось, была невесомой, но пленительнейшие формы юной женщины явственно обозначились в складках покрывала. И на мгновение в них блеснули дивные голубые очи. Она приняла руку, совсем закуталась покрывалом, подошла к большому креслу с прямой спинкой резного дуба. Ручками кресла служили два крылатых сфинкса, а сиденье покоилось на спине чудовища, свившегося клубком. До сих пор никогда еще князь Кориат не замечал подобных кресел в библиотеке. Таинственная женщина села в кресло, и складки покрывала упали полукругом у ее ног, чуть выдавая их. Едва она села, все изменилось вокруг.
Стены и потолок как будто раздвинулись, подернулись туманом или дымом курений.
В то же время тихое позвякивание раздавалось кругом, и князь не знал, гремит ли систр богини или это приливает и звенит кровь в висках. Он не мог дольше терпеть и заговорил, обращаясь к закутанному таинственному образу:
– Как ни чудесно ваше появление, я узнал вас. И вы не станете отрицать, что вы супруга графа Калиостро! Знайте, что даже по шелесту дыхания я всегда узнаю вас, и потому не понимаю, зачем скрыли черты свои этим покрывалом! Откройте небесное ваше лицо! Кто раз вас видел, не может забыть! Я люблю вас, Серафима.