Граф Феникс
Шрифт:
Калиостро опустил шпагу и, низко поклонившись князю Потемкину, сказал по-тальянски:
– Экцеленца, вы теперь в полнейшей безопасности.
– Что такое? Какая опасность? Что он плетет? – спросил по-русски изумленный князь, понимавший итальянский язык, но не говоривший на нем.
Калиостро молча протянул руку, на которой сверкали брильянтовые перстни, указывая на отдаленное окно, в котором треснуло стекло. Оно выходило, как и другие, в парки Озерков, но именно в нем виднелась над вершинами деревьев отдаленная трехэтажная башня.
– Она теперь там, – загадочно сказал по-итальянски магик. – Она там и, пока я здесь, больше не войдет в это окно.
Потемкин не сказал ни слова, но заметно побледнел.
Тут открылась противоположная дверь, и вошла княгиня Варвара Васильевна Голицына с мужем, князем Сергеем Федоровичем, сопровождаемые домашним врачом.
Потемкин поднялся с кресла и поспешно пошел навстречу Улыбочке, на ходу застегивая шнурки венгерки. Он приветствовал с нежной почтительностью златокудрую, полную, голубоглазую племянницу, которая, в свою очередь, присев пред могущественным дядюшкой, поцеловала его в щеку. В ответ дядя взял племянницу обеими руками за виски и поцеловал в очи и губы. Это было ежедневное, утреннее родственное приветствие, каким они начинали и заканчивали день. Супруг, князь Сергей Федорович, стоял рядом и, приятно улыбаясь, смотрел на родственные приветствия.
Вдруг Варвара Васильевна заметила синевато-багровую полоску на руке дяди.
– Боже мой! Что это такое? Где вы поранили руку, милый дядя! – воскликнула княгиня.
– Ничего, – отвечал дядя, – это пустяки, милая Улыбочка. Я прищемил себе пальцы!
– Как? Где? – волновалась Улыбочка, взяв руку дяди и озабоченно рассматривая шрам.
– Так… Нигде… Бюро, отворял – ящиком прищемил.
– Но это ужасно! Это может разболеться! Надо сейчас арники… Доктор, посмотрите, – обратилась с волнением племянница к домашнему лекарю.
Тот с ученым видом склонился над пальцами князя.
– Гадкое бюро! Дурной ящик! Как вы смели обидеть бедные дядюшкины пальчики! – говорила княгиня, лаская широкую ладонь князя.
– А!.. Ха-а, – вдруг произнесла свое неизменное восклицание маркиза Тиферет, продолжавшая сидеть с опущенными ресницами.
Это восклицание обратило внимание княгини на остальных присутствовавших при ее свидании с дядей.
– Это они? – спросила она тихо Потемкина.
– Они, Улыбочка! Они, жизнь души моей! Заезжий этот магик с итальянкой. Он, кажется, хороший чревовещатель, большой шарлатан и наглец. А жена его – красивая молодка, но, кажется, глупа, как ее слоновой кости палочка. Что ни скажи, что ни спроси: «Ха-ха!» да «Ха-ха!»
– А вы, кот заморский, дядюшка, долго с ней тут разговаривали? – подозрительно спросила Улыбочка, и голубые глаза ее побледнели и приняли ревнивое стеклянное выражение.
– Как здоровье нашего ребенка? – не отвечая на вопрос Варвары Васильевны, обратился Потемкин к князю Сергею Федоровичу.
– О, благодарение Богу, наш младенец спал эту ночь спокойнее, – отвечал князь. – Припадков не было. А все ведь он со своей профанской медициной мало надежды подает, – указал на домашнего лекаря Голицын.
Лекарь поднял глаза и руки к потолку, как бы поручая здоровье княжеского дитяти Промыслу и признавая полное бессилие своей медицины.
– Случай тяжелый, крайне тяжелый, – произнес он. – Невозможно ручаться за исход. Но, конечно, всемогуществу Божию все возможно!
– Посмотрим, что возможно господину Калиостро, – сказал Потемкин. – Пока он показал свое могущество над стеклами. Не подходя к окну, стекло расколотил. Вон, князь, видишь? – указал он Голицыну на окно.
– Возможно ли? Ах, дядя, я боюсь этого человека и в то же время на него надеюсь, – промолвила Улыбочка. Муж рассказывал о нем такие ужасы! И эта… Эта дама, жена его, та самая, которую он зарезал тогда у вас в ложе? – спрашивала княгиня Варвара Васильевна мужа, прибегая к покровительству дяди и прижимаясь к нему в страхе.
– Да, та самая! – шепнул князь. Он тоже бледнел, когда взгляд его останавливался на посланнике Великого Кофта, который между тем, вложив магическую шпагу в ножны, мирно беседовал в другом конце покоя с полковником Бауером.
– Та самая! Подите! Он зарезал ее, выпустил всю кровь из нее, и вон она, живая, толстая, и еще улыбается! – со страхом и как бы отвращением говорила княгиня.
– А!.. Ха-а!..– сама себе усмехнулась убитая, обескровленная и вновь живая и здоровая маркиза Тиферет графиня ди Санта-Кроче.
ГЛАВА
XXXI Оплеуха
Полковник Бауер почтительно приблизился к светлейшему.
– Что, брат? – сказал Потемкин. – О чем с Калиостро беседовал?
– Граф Калиостро просил меня доложить вашей светлости, что в настоящее время вынужден с супругой отдохнуть, так как утомился от своей работы, – доложил Бауер.
– От какой работы, братец? Что за чушь? Он только шпагой помахал да стекло махинациями своими выдавил. Можно ли от этого устать? – удивился Потемкин.
– Граф Калиостро уверяет, будто великую опасность от вашей светлости отвел. А что показанное им искусство стоило ему большого труда, я сам убедился. Рубашка и жабо на нем совершенно от испарины взмокли, как у доброго жеребца после хорошей гонки.
– Что это, братец, ты прирожденного графа к жеребцу приравнял!
– Виноват, ваша светлость!
– Но как же это? Магика затем и выписал, чтобы он лечил нашего младенца. Тут всякое промедление нежелательно.
– Осмелюсь доложить, граф Калиостро осматривать больного младенца, как сам говорит, в эту минуту пользы не находит по состоянию магнетических токов и расположению враждебных младенцу и близких его духов. Граф после отдыха предпримет некоторые магические действия к очищению сей постройки и прилегающих парков от неблагоприятных флюидов.
– Он так тебе и сказал?
– Точно так, ваша светлость.
– Вижу, что этот граф – большой шарлатан, – ответил Потемкин. – Но пусть очищает.
– Я об этом тоже вашей светлости говорил, – вставил домашний врач, довольный неблагоприятным отзывом о ненавистном конкуренте. – Я полагал бы, что и допускать к ребенку этого шарлатана и авантюриста нельзя.
– Ну, милый мой, все ваши коллеги к числу тех принадлежат, которые только по предрассудку призываются к больным, а в существе ваша медицина опаснее болезни, – решил князь.