Граф Феникс
Шрифт:
Выбравшись из Петербурга, он поскакал по пустынной шлиссельбургской дороге. Движение развлекло его, и перемена обстановки, свежий ветерок, бьющий в лицо, сельские пейзажи, рощи и луга – все способствовало отрезвлению молодого человека. Исчезли странные образы, так властно покорившие его воображение. Но в то же время земные чувства влекли князя к прекрасной супруге странствующего магика. Уже не полутелесный, неуловимый, мистический символ женственности любил он в ней! Любил живую красавицу, воображал ее такой, какой явилась она на заседании капитула в прозрачных тканях, столь же выдававших, сколь и скрывавших прелесть форм идеального тела. Юный девственник, соблюдавший обеты тамплиерства, князь Кориат не знал женщин. Чем могущественнее было это первое чувство, тем пламеннее желания…
Но опять свойственная неопытным влюбленным переменчивость настроений рисовала тамплиеру ту опасность, которой подвергается его верность обетам. С ужасом сознавал, что уже нарушает их, что давно их нарушил в обаянии чар незнакомки, чужой ему женщины! Да, он желает ее, он жаждет объятий, поцелуев, земной любви этой земной женщины… И кто она? Итальянка, певица, жена или наложница темного некроманта? Рассказы словоохотливого Горгонзолло представились ему… Но в земной прелести обыкновенной женщины жаждал он обладать незнакомкой! Горе! Он нарушил уже обет девства! Еще шаг, и он падет в бездну, а восстанет ли из нее? Верховное служение таинственной, священной цели, к которому его готовили наставники, будет для него уже невозможным.
Сзади послышались крики берейтора:
– Остановитесь, ваше сиятельство, вы не в ту сторону свернули!
Князь опомнился, осадил тяжело дышащего коня и обернулся.
Берейтор кричал и махал рукой, указывая на широкую, обсаженную липами дорогу, которая вела к даче Потемкина.
Белая башня высилась над вершинами парка. Князь был уже раз в Озерках и узнал местность.
ГЛАВА L
Отъезжающие
Проехав между двумя каменными павильонами, которыми заканчивалась аллея, через распахнутые узорные чугунные ворота с вензелями Потемкина, князь Кориат на взмыленном, загнанном коне въехал на огромный двор перед задним фасадом дачи Григория Александровича. Тут заметил множество суетящихся слуг, поданные к крыльцу кареты и, видимо, ожидающих выхода господ дворецкого, кучеров, форейторов, скороходов и прочую челядь.
Подъехав к крыльцу, он спросил у дворецкого, можно ли видеть светлейшего.
– А по какому делу изволили прибыть? – вежливо спросил дворецкий.
– Я секретарь его превосходительства Ивана Перфильевича Елагина и прислан от него с письмом к светлейшему, – отвечал Кориат.
– Конечно, если от такой особы, мы обязаны доложить немедленно. Но его светлость сейчас в большом беспокойстве. Сами изволите видеть, экипажи уже поданы, – объяснял дворецкий, между тем как гайдуки держали коня и стремя посланцу, сошедшему на землю.
– Что же, князь куда-то уезжает?
– Никак нет.
– Для кого же подали экипажи?
– Собственно для графа Калиостро с супругой.
– Так граф уезжает?
– Не один. Они для лечения увозят больного младенца княгини Варвары Васильевны в Санкт-Петербург.
– Увозят младенца? – удивился князь Кориат. – Разве в Озерках лечить его нельзя?
– Не могу доложить в точности. Но только младенец с ними едет. А посему ее сиятельство княгиня Варвара Васильевна очень огорчены. Обмороки и плачут. Собственно, поэтому сейчас тревожить его светлость было бы неудобно.
– Так как я прибыл для того, чтобы пригласить к его – превосходительству Ивану Перфильевичу господина Калиостро, – сказал секретарь, – то отъезд его в Петербург кстати.
– Ах, они уже в кареты садиться идут! – заглянув в вестибюль, всполошился дворецкий. – Идут! – крикнул он слугам у экипажей.
Все пришло в движение, готовясь подавать кареты.
На лестнице послышались шаги. Две нянюшки вынесли больное дитя, покоившееся на подушках. Болезненное личико бедного малютки чуть мелькало сквозь прикрывавшую его кисею. По знаку дворецкого подали карету, куда с помощью слуг и уселись с ребенком нянюшки. Но они его должны были только привезти в Петербург и оставить там в отведенном магику доме, что их очень огорчало. Искренние слезы навертывались на глаза женщин.
Вздохи и приглушенные рыдания возвестили о появлении огорченной матери. Княгиню Варвару Васильевну под руки вели с одной стороны супруг, князь Сергей Федорович, а с другой – сам Потемкин. Улыбочка вся, казалось, исходила слезами. Горе ее было безмерно, но в слезах и горе она была столь же пленительна, как и улыбающаяся. Шедшая за ней госпожа Ковалинская старалась словами утешения и надежды пробудить бодрость в сердце княгини. Шествие заключали полковник Бауер и домашний врач. Оба они должны были сопровождать ребенка и магика до Петербурга, чтобы затем подробно сообщить о благополучном завершении пути.
Когда княгиня вышла на крыльцо и увидела, что ребенок уже в карете, рыдания стеснили ее дыхание, она совершенно ослабела. Муж и Потемкин поддерживали ее. Молодая женщина издали крестила сына и карету бледными перстами. Все были потрясены горем матери, лица слуг выражали сочувствие. Между тем ни Калиостро, ни супруги его еще не было. Светлейший нахмурился, не привыкший кого-либо или чего-либо ждать хоть минуту.
– Бауер, поторопи! – угрюмо приказал он адъютанту, который бросился исполнять распоряжение.
Тут взгляд Потемкина остановился на стоявшем в стороне князе Кориате. Он узнал секретаря Елагина и приветливо кивнул ему. Князь ответил учтивым поклоном и, приблизившись к светлейшему, подал письмо директора над зрелищами. Так как в это время были принесены кресла, ослабевшая княгиня села, Потемкин смог оставить ее руку. Он вскрыл конверт и пробежал дрожащие строки больного Елагина.
– Ну, кажется, весь свет хочет лечиться у Калиостро! – сказал Григорий Александрович. – Но я не знал, что здоровье Ивана Перфильевича так пошатнулось.
– Его превосходительство подвергались лечению доктора Роджерсона, – отвечал Кориат. – Но пользы нц малейшей. Нога в еще худшем состоянии. Вот и решили обратиться к графу.
– Ах, сей святой муж спасет бедного Ивана Перфильевича! Спасет! Спасет! Спасет! – убежденно воскликнула госпожа Ковалинская.
– Только уже проси Калиостро сам, любезный князь, – сказал Потемкин. – Он не в моем распоряжении. Сам дожидаюсь выхода его на крыльцо. Вот он какая ныне персона!
– Нет, не может быть человека более кроткого, более смиренного! – вступилась госпожа Ковалинская за обожаемого наставника.