Граф Феникс
Шрифт:
Из тона речей почтенного наместного мастера восьмой провинции было ясно, что вместе с выздоровлением к нему возвращалась и несколько аттически циничная насмешливость, не щадившая самого виновника, как он признал, и болезни, и выздоровления.
При упоминании о супруге Калиостро секретарь смутился.
– Я не видел графиню, потому что она вышла закутанная в непроницаемые флеры и тут же села в карету, – сказал он. – Дело в том, что графа я застал в минуту отъезда. Поданы были кареты, и сам Григорий Александрович с племянницей и князем Сергеем Федоровичем Голицыным на крыльце находился.
– Как! Сам Григорий Александрович Потемкин вышел на крыльцо Калиостро провожать? – спросил изумленный Елагин. – Может ли это быть? Да он и первейших особ сей чести не удостаивает! Князь Потемкин провожал до крыльца Калиостро! Ну, неудивительно, что и сама государыня о нем спрашивала!
– Государыня спрашивала о Калиостро? – в свою очередь заинтересовался князь Кориат.
– Да. Но об этом речь впереди. Расскажи ты сперва подробно о своей поездке. Да не забывай своего кубка!
– За полнейшее выздоровление вашего превосходительства – и скорейшее, пью кубок сей! – обрадованный счастливой переменой, сказал тамплиер и выпил все до дна.
– Спасибо, милый. Я же умеренность соблюдать должен.
Умеренность – узда свободы, добростроение пиров! – старческим баском запел масон, подвигая к себе тертых рябчиков с трюфелями.
– Законословие природы, порядок всех ее даров! – подхватил молодым тенором храмовник, поднимая серебряным ножом крышку паштета.
– Умеренность в питье и пище! Умеренность в добре и зле! Умеренность в земном жилище, в сиянье света и во мгле! – пел масон, намазывая тертых рябчиков на белый хлеб.
– Умеренность и в осязаньи, И в обладаньи красоты! Умеренность в самом познаньи, И в достиженья высоты! – пел храмовник, ложкой перекладывая внутренность паштета к себе на тарелку.
Затем они подняли кубки, сдвинув их дружно, и вместе повторили первый куплет «Гимна умеренности»:
Умеренность – узда свободы,Чиностроение пиров,Законословие природыВ порядке всех ее даров!– Ну, а теперь рассказывай дальше о своей поездке! Так. Григорий Александрович провожал Калиостро до крыльца?
– Да, граф увозил на излечение больного княжича – первенца Варвары Васильевны.
– Улыбочки? Возможное ли это дело – матери, княгине, племяннице Григория Александровича Потемкина, отдать итальянскому магику своего первенца?!
– Таково было требование графа. Он будет лечить младенца, и до выздоровления никто посещать его не должен.
– Даже родители?
– Даже родители!
– Удивительно!
– Доктора Роджерсон, Бек и Массот отказались от спасения ребенка. Вот почему княгиня и согласилась отдать княжича итальянцу, которого я проходимцем и великим злодеем почитаю!
Произнося последние слова, князь Кориат, которому последняя чаша в честь «умеренности» несколько ударила в голову, свирепо размахивал серебряным ножом, точно собирался им вскорости прикончить ненавистного магика.
– Ах, не говори так о нем! – опасливо сказал Елагин. – Я понимаю, что ты прекрасной его супругой увлечен. Поэтому Калиостро тебе тираном представляется.
Секретарь покраснел.
– А мы здесь слышали, что прелестная Калиостерша в Озерках вела сильные атаки на князя Григория Александровича и добилась полной победы над ним. Не мудрено – он великий женолюб. Говорят, подарил уже ей браслет с брильянтами на три тысячи рублей. Но слушай, милый князь, как началось мое исцеление! Старый мой дурак, камердинер, давно твердит, что лейб-медик Роджерсок меня залечит, так его не принимать и мази, микстуры и прочие его снадобья выбрасывать. Глупое, совсем холопское рассуждение! Раз сама государыня мне доктора прислала, как же могу пренебречь монаршей милостью! И думать нельзя. Воля высочайшая – священная. А если бы можно микстуры и мази не употреблять, то вдруг заметят это слуги? Старый дурак мне верен! На прочих же надеяться не могу! Вот когда ты уехал, держал я проклятую склянку с Роджерсоновой зеленой микстурой, отдаляя ту злую минуту, когда во исполнение священной ее императорского величества воли должен ее глотать. И чувствую, что этой ложки уже не вынесу и последних сил лишусь! Вдруг докладывают о фельдъегере с письмом от царицы. Воспрянул я духом. Велел позвать фельдъегеря в спальню и встречаю его, держа в одной руке микстуру, а в другой ложку, чтобы видел мое послушание. Подает он мне конверт. Вскрываю. И что же пишет государыня императрица!.. Вот, сам прочти.
Иван Перфильевич подал секретарю золотообрезной лист, на котором большими круглыми буквами было начертано:
«Иван Перфильевич, я слышала, что Роджерсоново лечение не помогает тебе нисколько. Так оставь этого противного англичанина настойки. Я сама им не верю. А ты пригласи новоприбывшего в столицу иностранного врачевателя. Я шарлатанов терпеть не могу. И все они бродяги, авантюристы. Но этот ничего за лечение не берет будто бы. Испанский полковник, Фридрих Гвальдо, мне о нем верный человек говорил. Лечись у него и становись скорее на хромую ножку. С костыльком, чай, до дворца моего добредешь. А мне без твоего доклада скучно.
Есмь вам монаршею нашею милостью благосклонна
Екатерина».
– Это царицыно послание меня воскресило и на ноги подняло! – с восторгом сказал Иван Перфильевич, забирая бумагу у секретаря и целуя ее. – Все мази, микстуры велел выбросить! Потом умылся, приоделся. Чувствую, что с часу на час оживаю. На еду бросило. Как смерклось, за ужин сел. За этим ты меня и застал.
– Если так, то не Калиостро своим искусством, а государыня вас излечила! – сказал князь Кориат.
– Действительно! Выпьем же этот кубок за здоровье великой царицы, матери моей премилосердной!
Кубок за кубком —то в честь «умеренности», то «Северной Семирамиды», то за процветание ордена свободных каменщиков, то за российское тамплиерство, то за «прекрасных», то за «нежных» – долго еще продолжалось застолье молодого храмовника и престарелого масона.
ГЛАВА LIII
Экзамен
Рано утром на третий день после своего возвращения в столицу Калиостро вошел в библиотеку в особняке директора над зрелищами Ивана Перфильевича Елагина, где сидел над фолиантами любимых авторов-кабалистов бледный, исхудавший от мечтаний и бесплодного горения юношеских страстей князь Кориат.
Появление графа, весь его вид, голос наполнили ненавистью сердце тамплиера. Однако он ответил условным отзывом на масонское приветствие магика.
Вслед за этим, вздрагивая от отвращения, должен был принять на свое левое колено – левое колено Калиостро, в правую руку – правую руку шарлатана, а левой обнять его и, приблизив щеку к его синей и жирной щеке, принять слово высшего посвящения, которое обязывало его к полному послушанию ненавистному некроманту.
Калиостро, казалось, совершенно не заметил чувств храмовника, хотя они достаточно ярко отражались на открытом юном лице, в особенности для такого тонкого физиономиста, каким был итальянец.