Граф ноль
Шрифт:
Когда ее пальцы сомкнулись на медной дверной ручке, та, казалось, конвульсивно выгнулась, скользя в первую секунду контакта по тактильному спектру текстуры и температуры тканей.
Потом ручка вновь стала металлической... выкрашенной зеленой краской железякой... чугуном, уходящим вниз и вдаль, к линии горизонта... превратилась в старые перила, за которые Марли теперь ошарашенно цеплялась.
В лицо ей бросило несколько капель дождя.
Запах дождя и влажной земли.
Калейдоскоп мелких деталей, собственные воспоминания о пьяном пикнике студентов факультета искусств
Ни с чем не спутаешь эту раскинувшуюся сейчас под ней панораму Барселоны с ее окутанными странной дымкой вычурными шпилями церкви Святого Семейства. Борясь с головокружением, Марли схватилась за перила и второй рукой. Она же знает это место. Она – в парке Гюль, пряной сказочной стране, созданной архитектором Антонио Гауди на голом склоне сразу за центром города. Слева от нее, так и не соскользнув по cкатy расколовшегося валуна, застыла гигантская ящерица. Безумный узор прожилок на обливной керамике кожи. Струйки воды из улыбки-фонтана орошали клумбу поникших цветов.
– Вы растеряны. Прошу прощения.
Йозеф Вирек расположился на одной из змеившихся парковых скамеек террасой ниже Марли, его широкие плечи прятались под мягкой крылаткой. Черты этого лица были смутно знакомы Марли всю ее жизнь. Теперь по какой-то ей самой неясной причине она вспомнила фотографию, на которой коллекционер позировал рядом с английским королем. Вирек улыбнулся. Крупная голова великолепной формы, высокий лоб под щеткой жестких темно-седых волос. Ноздри неизменно раздуты, как будто он вечно принюхивается к неведомым ветрам искусства и коммерции. Взгляд бледно-голубых глаз, очень больших за стеклами круглых, без оправы, очков, за прошедшие десятилетия ставших как бы визитной карточкой его империи, оказался неожиданно мягким.
– Пожалуйста. – Узкая рука похлопала по беспорядочной мозаике из глиняных черепков. – Вы должны простить меня за то, что я так полагаюсь на технологию. Вот уже более десяти лет я пребываю в резервуаре жизнеобеспечения в каком-то кошмарном промышленном пригороде Стокгольма. А может, и преисподней. Я не слишком здоровый человек, Марли. Присаживайтесь рядом.
Сделав глубокий вдох, Марли спустилась по каменным cтyпeням и зашагала по булыжнику.
– Герр Вирек, – запинаясь, начала она, – я была на вашей лекции в Мюнхене, два года назад. Критика Фесслера и его autistiches Theater [2] . Вы тогда казались здоровым...
2
эгоцентрический театр (нем.)
– Фесслер? – Вирек сморщил загорелый лоб. – Вы видели двойника. А может, голограмму. От моего имени, Марли, творится многое. Различные части моего состояния со временем приобрели автономность; порой они даже противоборствуют друг с другом. Так сказать, бунт на финансовых окраинах. Однако по ряду причин, настолько сложных, что как бы полностью из области оккультного, факт моей болезни никогда не делался достоянием гласности.
Присев
– Это... эта модель поразительно детальна...
– Да, – отозвался Вирек, – новые биочипы «Мааса». Вам следует знать, – продолжал он, – что мое знание вашей частной жизни почти столь же детально. В некотором смысле я знаю о вас чуть ли не больше, чем вы сами.
– Да?
Гораздо проще, как она обнаружила, было сосредоточиться на городе, выискивая вехи, запомнившиеся за дюжину студенческих каникул. Вон там, именно там, должна быть Рамблас, цветы и попугаи, таверны с неизменным меню: темное пиво и соленая соломка.
– Да. Я знаю, что это любовник убедил вас в том, что вы отыскали потерянный оригинал Корнелла...
Марли зажмурила глаза.
– Он заказал подделку, наняв двух талантливых студентов Академии художеств и известного историка, который оказался перед определенными личными затруднениями... Он заплатил им деньгами, которые извлек из вашей же галереи, о чем вы, без сомнения, уже и сами догадались. Вы плачете...
Марли кивнула. Холодный указательный палец постучал по ее запястью.
– Я купил Гнасса. Я откупился от полиции. Пресса же не стоила того, чтобы ее покупать; она редко этого стоит. А теперь ваша, быть может, несколько скандальная репутация может сыграть вам на руку.
– Герр Вирек, я...
– Одну минуту. Пако! Подойди ко мне, дитя.
Открыв глаза, Марли увидела мальчика лет, наверное, шести, облаченного в темный пиджачок и штанишки до колен, светлые носки, высокие шнурованные ботинки. Каштановые волосы мягким крылом падали ему на лоб. Мальчик что-то держал в руках, какой-то ящичек или шкатулку.
– Гауди начал создавать этот парк в одна тысяча девятисотом году, – сказал Вирек. – Пако носит костюм того периода. Подойди сюда, мой мальчик. Покажи нам свое чудо.
– Сеньор, – пролепетал Пако и с поклоном сделал шаг вперед, чтобы предъявить то, что держал в руках.
Марли могла только смотреть. Простой деревянный ящичек, стекло на месте передней стенки. Предметы...
– Корнелл, – выдохнула она, позабыв о своих слезах. – Корнелл? – Она повернулась к Виреку.
– Конечно же, нет. Предмет, вставленный в обломок кости, – биомонитор фирмы «Браун». Перед вами – шедевр нашего современника.
– Так, значит, есть еще? Есть и другие шкатулки?
– Я нашел их семь. В течение последних трех лет. Видите ли, «Коллекция Вирека» – это нечто вроде черной дыры. Неестественный удельный вес моего состояния неудержимо притягивает к себе редчайшие творения человеческого духа. Процесс по сути своей автономный, причем тот, к которому я при обычных обстоятельствах не проявляю особого интереса...
Но Марли погрузилась в шкатулку, в пробуждаемое ею ощущение невероятного расстояния, потери и томления по чему-то неведомому и недостижимому. Шкатулка казалась и мрачной, и нежной, и почему-то детской. Она заключала в себе семь предметов.