Графиня де Монсоро
Шрифт:
– Знает ли он, что я здесь? – продолжала Екатерина после паузы, которую она с толком использовала, чтобы произвести смотр всем спутникам Бюсси.
– Разумеется, ваше величество, разумеется.
Екатерина поджала губы.
– Должно быть, он очень страдает, – сказала она сочувственно.
– Неимоверно, – ответил Бюсси. – Его высочество подвержен таким внезапным приступам недомогания.
– Значит, это внезапное недомогание, господин де Бюсси?
– Бог мой! Конечно, ваше величество.
Так они прибыли ко дворцу. Вдоль пути движения кареты шпалерами стояли толпы народа.
Бюсси поспешил вперед, взбежал по лестнице и, запыхавшийся, возбужденный, вошел к герцогу.
– Она здесь, – сказал Бюсси. – Берегитесь!
– Рассержена?
– Вне себя.
– Выражает недовольство?
– О нет! Гораздо хуже: улыбается.
– А народ?
– Народ хранит молчание. Он смотрит на эту женщину с немым ужасом: он ее не знает, но угадывает, какая она.
– А она?
– Она посылает воздушные поцелуи и кусает себе кончики пальцев при этом.
– Дьявол!
– Да, монсеньор, как раз то же самое и мне пришло в голову. Это дьявол. Будьте осмотрительны!
– Мы сохраняем состояние войны, не так ли?
– Клянусь богом! Запрашивайте сто, чтобы получить десять; впрочем, у нее вы больше пяти не вырвете.
– Ба! Так, значит, ты меня считаешь совсем бессильным?.. Вы все здесь? Почему Монсоро еще не вернулся? – произнес герцог.
– Он, наверное, в Меридоре… О! Мы прекрасно обойдемся и без него!
– Ее величество королева-мать! – провозгласил лакей с порога двери.
И тотчас же показалась Екатерина, бледная и, по своему обыкновению, вся в черном.
Герцог Анжуйский сделал движение, чтобы встать.
Но Екатерина с живостью, которой нельзя было заподозрить в этом изношенном годами теле, бросилась в объятия сына и покрыла его поцелуями.
«Она его задушит, – подумал Бюсси. – Да это настоящие поцелуи, клянусь смертью Христовой!»
Она сделала больше – она заплакала.
– Нам надо остерегаться, – сказал Антрагэ Рибейраку, – каждая слеза будет оплачена бочкой крови.
Покончив с поцелуями и слезами, Екатерина села у изголовья герцога. Бюсси сделал знак, и присутствующие удалились. Сам же он, словно у себя дома, прислонился спиной к колонне кровати и стал спокойно ждать.
– Не могли бы вы позаботиться о моих бедных людях, дорогой господин де Бюсси? – сказала вдруг Екатерина. – Ведь после нашего сына вы хозяин дома и наш самый дорогой друг, не правда ли? Я прошу вас оказать мне эту любезность.
Выбора не было.
«Попался!» – подумал Бюсси.
– Счастлив служить вашему величеству, государыня, – сказал он. – Я удаляюсь. Погоди! – прошептал он. – Это тебе не Лувр, ты не знаешь здесь всех дверей, я еще вернусь.
И молодой человек вышел, не сумев даже подать герцогу знак. Екатерина опасалась, что Бюсси это сделает, и ни на секунду не спускала с него глаз.
Прежде всего она попыталась выяснить, действительно ли ее сын болен или только притворяется больным.
На этом должна была строиться вся ее дальнейшая дипломатия.
Но Франсуа, достойный сын своей матери, великолепно играл свою роль.
Она заплакала – он затрясся в лихорадке.
Введенная в заблуждение Екатерина сочла его больным и даже понадеялась, что болезнь поможет ей подчинить своему влиянию разум, ослабленный страданиями тела.
Она обволокла герцога нежностью, снова расцеловала его, снова заплакала, да так, что он удивился и спросил о причине ее слез.
– Вам грозила такая большая опасность, сын мой, – отвечала она.
– Когда я бежал из Лувра, матушка?
– О! Нет, после того, как вы бежали.
– Что вы имеете в виду?
– Те, кто помогал вам при этом злополучном бегстве…
– Что же они?
– Они ваши злейшие враги…
«Ничего не знает, – подумал принц, – но хотела бы разузнать».
– Король Наваррский! – сказала Екатерина без обиняков. – Вечный бич нашего рода… Узнаю его!
«Знает», – сказал себе Франсуа.
– Поверите ли вы мне, если я скажу, что он этим хвастает и считает, что он один остался в выигрыше?
– Все это не так, – возразил герцог, – вас обманывают, матушка.
– Почему?
– Потому что он не имел никакого касательства к моему побегу, а если бы и имел, то все равно: сейчас я в безопасности, как вы видите. А с королем Наваррским я уже два года не встречался, матушка.
– Я подразумеваю не только эту опасность, сын мой, – сказала Екатерина, чувствуя, что удар не попал в цель.
– Что же еще, матушка? – спросил герцог, то и дело поглядывая на гобеленовые драпировки на стене алькова за спиной Екатерины, время от времени начинавшие колыхаться.
Екатерина наклонилась к сыну и, постаравшись придать своему голосу испуганный тон, произнесла:
– Королевский гнев! Этот страшный гнев, угрожающий вам.
– Со второй опасностью дело обстоит так же, как с первой, государыня: мой брат, король, – в жестоком гневе, охотно верю, но я – в безопасности.
– Вы так полагаете? – сказала Екатерина с выражением, способным внушить страх самому смелому.
Драпировки заколыхались.
– Я в этом уверен, – ответил герцог, – и вы сами своим приездом сюда, милая матушка, подтверждаете мою правоту.