Графиня Солсбери
Шрифт:
— А подземелье, потайная дверь? — спросила Аликс.
— Я лишь однажды спросила об этом короля, и он ответил, что подземелье замуровали, а резная панель больше не открывается.
— И вы, ваше величество, не боитесь оставаться в этой комнате? — осведомилась Аликс.
— Чего же я могу бояться, если мне не в чем себя упрекнуть? — ответила королева, пытаясь ссылкой на спокойную совесть скрыть те страхи, что она невольно испытывала здесь. — Кстати, эта комната, как вы сказали, хранит два воспоминания, и первое столь дорого для меня, что оно затмевает второе, сколь бы ужасным оно ни было.
— Что это за шум? — вскрикнула Аликс, взяв за руку королеву; испуг заставил ее забыть об этикете.
— Кто-то идет сюда, и все. Полно, успокойтесь, дитя.
— Открывают дверь, — прошептала Аликс.
— Кто там? — спросила королева, повернувшись в ту сторону, откуда доносился шум, но не сумев разглядеть в темноте человека, вызвавшего его.
— Не соизволит ли ваше величество разрешить мне уверить ее, что все спокойно в замке Ноттингем и она может почивать без боязни?
— Ах, это вы, Уильям! — воскликнула Аликс. — Идите сюда.
Молодой человек, не ожидавший этого настойчивого приглашения, высказанного столь взволнованным голосом (причину волнения Аликс он не понимал), сначала растерялся, потом подбежал к Аликс.
— Что случилось? Что с вами и что вам угодно от меня?
— Ничего, Уильям, ничего, — ответила Аликс, успев на этот раз придать своему голосу невозмутимую интонацию. — Королева только желает знать, не заметили ли вы чего-либо подозрительного в вашем ночном дозоре?
— Ах! Скажите, пожалуйста, госпожа, что подозрительного я могу найти в этом замке? — со вздохом ответил Уильям. — Королеву окружают здесь преданные слуги, вас — верные друзья, а я лишен счастья подвергнуть опасности свою жизнь, чтобы избавить вас хотя бы от какого-нибудь огорчения.
— Неужели вы полагаете, мессир Уильям, что мы ждем жертв от вашей преданности? — с улыбкой спросила королева. — Или должно произойти событие, которое причинит вам ущерб, чтобы мы могли высказать вам благодарность за те заботы, коими окружили вы наше спокойствие?
— Нет, ваше величество, — возразил Уильям, — но, хотя я счастлив и горд состоять при особе вашей, иногда мне в глубине души бывает стыдно за то малое, что я делаю; вашей безопасности, которую я оберегаю, ничто не угрожает. Король и многие счастливцы-рыцари, завоевав славу, вернутся домой достойными тех, кого они любят, тогда как со мной обращаются как с младенцем, хотя я чувствую в себе отвагу мужчины; если бы я имел несчастье полюбить, мне пришлось бы таить любовь на самом дне сердца, признавая себя недостойным, чтобы на мою любовь ответили.
— Помилуйте, Уильям, успокойтесь, — сказала королева, тогда как Аликс, от которой не ускользнула страстность молодого рыцаря, хранила молчание, — если мы подождем всего один день и не получим вестей из-за моря, то пошлем за ними вас, и ничто не помешает вам совершить какое-нибудь прекрасное воинское деяние, и по возвращении вы нам расскажете о нем.
— О ваше величество, как я вам благодарен! — воскликнул Уильям. — Если бы мне выпало великое счастье и ваше величество даровало мне подобную милость, то вы, после Бога и его ангелов, стали бы для меня самой священной особой на земле.
Едва Уильям Монтегю договорил эту фразу (он произнес ее тем восторженным тоном, что бывает присущ только юности), как громкий крик «Стой, кто идет?» дозорного из башни послышался даже в комнате дам и дал им знать, что кто-то чужой приблизился к воротам.
— В чем дело? — спросила королева.
— Я не знаю, ваше величество, но пойду справлюсь, — ответил Уильям, — и если ваше величество позволит, тотчас вернусь доложить обо всем.
— Ступайте, — сказала королева, — мы ждем вас.
Уильям ушел, а женщины снова погрузились в свои мечты; отвлек их удар колокола, пробившего девять часов, и теперь они сидели молча, пытаясь восстановить ход своих мыслей, прерванный трагическим рассказом королевы; печальные впечатления от него если не совсем развеял, то все же несколько смягчил приход Уильяма и последовавший за этим разговор. Вот почему они не обратили внимания на крик «Кто идет?», долетевший до них как сигнал о немаловажном событии, и даже не слышали, как вернулся Уильям; он подошел к королеве, и, видя, что к нему не спешат обратиться с вопросом, сказал:
— Я очень огорчен, ваше величество, но ничто из того, на что я надеялся, вероятно, со мной никогда не случится, ибо те новости, за которыми я должен был бы отправиться, сами прибыли к нам. Решительно, я гожусь лишь на то, чтобы охранять старые башни этого древнего замка, и мне необходимо с этим смириться.
— Что я слышу, Уильям? — воскликнула королева. — Неужели вы говорите о новостях? Значит, приехал кто-то из армии?
Аликс же молчала, но смотрела на Уильяма таким умоляющим взглядом, что юноша ответил больше на это молчание, нежели на вопрос королевы.
— Два этих человека заявляют, что едут из армии и утверждают, будто им поручено передать послание от короля Эдуарда. Должно ли допустить их к вашему величеству?
— Сию же минуту! — вскричала королева.
— Несмотря на поздний час? — осведомился Уильям.
— В любой час дня и ночи тот, кого посылает мой повелитель и господин, для меня желанный гость.
— И, надеюсь, желанный вдвойне, — послышался от двери молодой, звонкий голос, — не правда ли, прекрасная моя тетушка, если зовут его Готье де Мони и несет он добрые вести?
Королева вскрикнула от радости и встала, протянув руку рыцарю; тот с обнаженной головой (свой шлем, входя в комнату, он отдал какому-то пажу или оруженосцу) приблизился к дамам. Спутник же его в шлеме с опущенным забралом остался у двери. Королева была так взволнована, когда увидела, как перед ней в поклоне склоняется вестник счастья, и почувствовала на своей руке его губы, что не смела задать ему ни одного вопроса. Аликс же дрожала всем телом. Уильям, догадываясь, что творится в ее сердце, прислонился к стене из резного дуба, чувствуя, как у него подкашиваются колени, и старался скрыть в полутьме свое бледное лицо и пылкий взгляд, устремленный на Аликс.