Графиня Солсбери
Шрифт:
— Неужели, ваше величество, вы подвергнете себя опасности путешествия через пролив в одиночку, без свиты? Неужели вверите царственную особу мятежным горожанам, прогнавшим своих сеньоров?
— А чего мне бояться? Они меня не знают, перед отъездом я сам наделю себя всеми полномочиями посла и, благодаря этому званию, стану особой более неприкосновенной и священной, нежели король. К тому же поговаривают, что он большой хитрец, этот Артевелде. Я хочу познакомиться с ним поближе, выяснить во всех подробностях, могу ли я положиться на его слово. Так как это дело решенное, Готье, — прибавил король, взявшись за ключ в двери, — то завтра в полдень будь готов сыграть свою роль.
— Значит, милостивый государь, сегодня вечером вы больше не нуждаетесь во мне? Но что я должен делать — войти вместе с вами или удалиться?
— Ступай, Готье, — тихим, мрачным голосом ответил король. — В этой комнате меня ждет человек, с которым мне необходимо поговорить без свидетеля, ибо никто, кроме меня, не должен слышать того, что он мне скажет, и если бы третьим при подобном разговоре был мой лучший друг, я не смог бы больше поручиться за его жизнь. Оставь меня, Готье, ступай и молись за то, чтобы Бог никогда не привел тебя провести такую ночь, которая предстоит мне.
— И в такое время ваш двор…
— Смеется и развлекается, ведь это его обычное занятие. Придворные замечают, как чело наше покрывается морщинами, волосы седеют, и удивляются, отчего это короли так рано стареют. А что делать? Эти люди громко хохочут и не слышат тех, кто вздыхает в тиши!
— Ваше величество, какая-то опасность таится на дне этой тайны, и я не оставлю вас.
— Никакой опасности нет, уверяю тебя.
— Но я слышал, как вы просили сира де Бомона и его светлость Робера Артуа быть готовыми ехать с вами.
— Мы нанесем визит моей матери.
— Но не будет ли этот визит подобен тому, что мы нанесли в Ноттингемский замок, когда через подземный ход проникли в спальню королевы и схватили там ее фаворита Роджера Мортимера? — тоже понизив голос, спросил Готье, приблизившись к королю.
— Нет, нет, — ответил Эдуард с едва уловимым недовольством, которое всегда вызывало у него напоминание о распущенных нравах матери. — Нет, Готье, королева исправилась и раскаивается в своей вине; для сына, может быть, я заставил королеву слишком суровой ценой искупить свои заблуждения и грехи, поскольку с того дня, а прошло уже десять долгих лет, я держу ее в заточении в башне Редингского замка. Ну а нового любовника, по-моему, бояться не следует: пытки Мортимера — я велел привязать его к сундуку, протащить по улицам Лондона, а затем вырвать из груди его еще трепещущее сердце предателя — доказали, что титул фаворита дорого обходится и иногда опасно носить его. Поэтому, признаюсь тебе, это будет просто визит покорного, почтительного и почти раскаявшегося сына, ибо бывают мгновений, когда я сомневаюсь, чтобы все то, что говорили об этой женщине, моей матери, могли бы доказать те люди, что, казалось, были в этом совершенно уверены. А посему спи спокойно, мой добрый Готье, пусть тебе снятся турниры, битвы и любовь, как это подобает храброму и красивому рыцарю, а мне уж позволь думать о предательстве, супружеской неверности и убийстве… Таковы королевские сны.
Готье почувствовал, что бестактно дальше навязывать королю свое общество, простился с Эдуардом, и тот приказал двум факелоносцам проводить его, освещая дорогу.
Оставшись в темноте, Эдуард проводил глазами удалявшегося молодого рыцаря; потом, когда перестал видеть факелы, тяжело вздохнул, провел ладонью по лбу, чтобы стереть пот, открыл дверь и вошел в комнату.
В ней находились два стражника, между ними стоял какой-то человек. Эдуард подошел к нему, с ужасом вгляделся в его бледное лицо, казавшееся еще бледнее при свете стоявшего на столе единственного в комнате светильника, и спросил тихим, почти дрожащим голосом:
— Так это вы, Матревис?
— Да, ваше величество, — ответил он. — Разве вы меня не узнаете?
— Конечно, узнаю, я помню, что видел вас раза два, когда вы заходили в комнату моей матери во время нашей поездки во Францию.
Потом, обратившись к стражникам, он приказал:
— Оставьте меня с этим человеком.
Когда стражники вышли, Эдуард еще несколько минут пристально смотрел на Матревиса взглядом, в котором перемешивались любопытство и ужас; наконец он даже не сел, а скорее рухнул в кресло.
— Значит, это вы убили моего отца? — хриплым голосом спросил он.
— Вы обещали сохранить мне жизнь, если я вернусь в Англию, — ответил тот. — Я поверил слову короля и покинул Германию, где мне ничто не угрожало. Теперь я стою безоружен в вашем дворце, я в ваших руках и защитой от самого могущественного короля христианского мира мне служит клятва, данная им.
— Не беспокойтесь, — сказал Эдуард. — Сколь бы гнусным чудовищем вы для меня ни были, никто не посмеет сказать, что вы напрасно доверились моему слову, и из этого дворца вы уйдете свободным, как будто руки ваши не обагрены кровью короля, отца моего. Но, как вы знаете, лишь при одном условии.
— Я готов его выполнить.
— И вы ничего не утаите от меня?
— Ничего…
— И предоставите мне все доказательства, какие у вас есть, не взирая на особ, которых они компрометируют?
— Я предоставлю их вам…
— Хорошо, — тяжко вздохнул король; потом, после недолгого молчания, облокотился локтями о стол, обхватив руками голову, и сказал: — Вы можете начинать, я слушаю вас.
— Вашему величеству, несомненно, уже известна часть того, о чем я намерен рассказать.
— Вы ошибаетесь, — ответил король, сидя в прежней позе. — Король ничего не знает, ибо окружен теми людьми, кому выгодно скрывать от него правду. Поэтому я и выбрал человека, который, открыв мне правду, может надеяться на лучшее.
— И я тем более способен поведать вам правду, ибо скоро двадцать семь лет, как я поступил на службу к королеве, вашей матери. Сначала меня приставили к ней пажом, потом я стал ее секретарем. Я всегда преданно служил королеве и как паж и как секретарь.
— Да, — прошептал Эдуард так тихо, что его едва можно было расслышать. — Да, я знаю, вы преданно ей служили, даже слишком преданно, и как паж и как секретарь, а потом еще и как палач.
— Начиная с какого времени, ваше величество, я должен начать свой рассказ?
— С того дня, как вы начали ей служить.
— Было это в тысяча триста одиннадцатом году, за год до вашего рождения… Прошло уже четыре года, как король Франции, проводив дочь до Булони, отдал ее в царственные руки вашего отца. Англия приняла ее как ангела-спасителя, ибо все на острове надеялись, что ее влияние — тогда она была молода и красива — уничтожит или, по крайней мере, уравновесит влияние министра Гевестона, ведь он был… простите меня, ваше величество, что я говорю с вами о подобных вещах, ведь он был больше чем просто фаворит короля!