Графы Лудольф
Шрифт:
Юзеф приглашает экспертов из Мэйсена исследовать богатейшие залежи керамических глин на своих землях в Волынской губернии. Когда подтвердилась пригодность белой глины для производства фарфора, князь Чарторыйский смело взялся за строительство своей мануфактуры, не жалея средств на ее обустройство и не скупясь на высокие зарплаты управляющим. Непосредственно
Самой Екатерине Великой очень понравился изготовленный на фабрике Чарторыйского кофейный сервиз на двенадцать персон с ее миниатюрным изображением. Императрица щедро наградила живописца, а Ф. Мезеру подарила золотую табакерку со своим миниатюрным портретом. Некоторые европейские эксперты утверждали, что фарфоровые изделия Корецкой мануфактуры не уступают саксонским и куда лучше венских. Продукцию фабрики продавали в Польше и за ее пределами.
Верный управляющий фабрики француз Петион и после смерти ее создателя, князя Юзефа Чарторыйского, продолжал честно и исправно исполнять свои обязанности, но у фабрики оставались некоторые долги. Чтобы погасить их, старшей дочери, унаследовавшей дело отца, пришлось продать свою долю в Городнице. К сожалению, период процветания фарфоровой фабрики Чарторыйских закончился, и в 1832 году после ноябрьского восстания ее закрыли.
Несомненно, князю Юзефу Чарторыйскому принадлежит большая заслуга в преобразовании города Горец из деревянного городишки в город с двухэтажными каменными домами и мощной промышленностью. Также князь основал мебельную фабрику, художественная традиция которой тянулась до середины XIX века. Город Горец известен и своим старинным Свято-Троицким монастырем, покровительницей которого была очень красивая молодая женщина Анна Оленина-Андро. По слухам, в нее был влюблен молодой Александр Сергеевич Пушкин.
После смерти мужа – князя Чарторыйского – пятидесятилетняя Доротея Барбара решает переехать в Италию.
Из воспоминаний зятя княгини Чарторыйской-Яблоновской – графа Джузеппе Костантино Лудольфа:
«Наша дорогая Доротея осталось вдовой и, хотя у нее было много детей и внуков, та пустота, что осталась в ее душе и сердце после смерти Юзефа, очень сказалась на ее здоровье. Но все же она старалась последние годы своей жизни оставаться бодрой и жизнедеятельной, совершала пешие прогулки по Риму, была частой гостей в нашем палаццо Фарнезе до тех пор, пока не решила уйти в монастырь. Она хорошо изъяснялась по-итальянски, но со своей дочерью Теклой общалась исключительно по-польски, да и с нашими детьми – ее внуками – тоже говорила на своем родном языке. Правда, те не очень были довольны этим, ведь им при ходилось уже с раннего детства говорить на немецком, итальянском и польском языках. Такое напряжение в их маленьких головках иногда приводило к нервному стрессу: дети начинали капризничать и даже плакать, наотрез отказываясь разговаривать на трех языках.
Не знаю почему, но меня всю жизнь не покидало впечатление, что она все же сильно тяготилась невозможностью прилюдно в открытую называть свою Теклину дочерью; вместо этого приходилось представлять ее воспитанницей или племянницей. Но ничего не поделаешь, так сложились обстоятельства ее жизни, и я уверен, что ни в коем случае нельзя осуждать ее за это еще и потому, что наша Доротея Барбара – само благородство и великодушие. Да, она страдала от этого. Даже однажды мне обмолвилась, сказав: бедная моя Теклинка, не смогла я дать ей всего того, что она заслуживает по праву, но зато Бог ей послал такого славного мужа, как ты, Джузеппе, благородного и тонкого человека. Ты уж, пожалуйста, не обижай ее, когда меня не будет, а то кроме тебя ее и защитить будет некому.
От этих слов на мои глаза навернулись слезы. Мы оба растрогались и нежно обнялись перед расставанием. Вскоре она задумает навсегда отрешиться от мирской жизни, проведя последние свои годы в монастырской тишине и покое».
Конец ознакомительного фрагмента.