Гракх Бабеф

Щеголев Павел Павлович

В свою очередь неудача бабувистов окончательно обрекла рабочих, на тоскливые будни, заполненные борьбой за насущный кусок хлеба.

4

На этом месте мы свободно можем поставить точку. История судебного процесса в Вандоме — это только эпилог рассказанных нами событий. Попытаемся в нескольких строках передать содержание этого последнего акта жизненной драмы Бабёфа.

Через два дня после ареста Бабёф написал письмо Исполнительной директории, в котором он сделал попытку убедить директоров в необходимости изменить правительственную политику: «Граждане, члены Директории, управляйте в народном духе, — вот и все, чего требуют от вас эти же патриоты». Он даже гарантировал им в этом последнем

случае поддержку всех патриотов. «Вы знаете, в какой мере имею я влияние на этот класс людей, я хочу сказать — на патриотов; я использую это влияние, чтобы убедить их, что, раз вы за народ, они должны быть с вами едины». Эта политическая наивная попытка разговаривать с Директорией в качестве равноправной державы не привела ни к каким результатам. Очевидно, что еще в мае 1796 года Бабёф питал несбыточные иллюзии относительно действительного положения вещей.

Контрреволюционная аллегория на раскрытие «заговора равных»

На допросах он и не думал отрицать существование заговора. «Глубоко убежденный, — заявлял он, — что теперешнее правительство является угнетателем, я сделал бы все, что в моих силах, для его свержения. Я вступил в союз со всеми демократами республики, но долг не позволяет мне назвать ни одного из них». Спрошенный о средствах, которые он рассчитывал употребить, Бабёф отвечал: «Все средства законны против тиранов». Он категорически отрицал свое главенство в заговорщической организации.

После продолжительного заключения в Тампле Бабёф и другие подсудимые были переведены в Вандом. Процесс начался в октябре и продолжался около полугода.

Собственно обвиняемых был 65. Из них 18 обвинялись заочно. Из 47 бывших налицо только 24, по словам Буонарроти, принимали прямое участие в заговоре и 5 косвенное. К ним у Буонарроти причислены: Бабёф, Дартэ, Буонарроти, Россиньоль, Жермен, Казен, Клод Фике, Буэн, Фион, Рикор, Друэ, Линдэ, Амар, Антонелль. Девиль добавляет к этому списку Массара, Дидье, Мореля, Моруа, Леньело, Гулара, Клерка, Пилле, Дюпле-отца, Дюпле-сына, Лепеллетье, Меннессье, Гильома, Бодсона и Рейса. Из них судились заочно: Россиньоль, Фике, Друэ, Линдэ, Буэн, Лепеллетье, Меннессье, Гильом, Бодсон и Рейс. Из членов Тайной директории Сильвен Марешаль и Дебон избежали ареста, потому что их имена не упоминались в присутствии Гризеля. Друэ, при помощи члена Директории Барра, удалось бежать в августе 1796 года. Имя его, однако, фигурировало в списке обвиняемых, и на том основании, что он был депутат, все дело было объявлено подсудным Верховному суду.

Прибыв в Вандом, главные подсудимые решили отказаться от всяких уверток и запирательств, но это их решение вызвало решительный протест со стороны менее скомпрометированных обвиняемых. Во избежание раскола было решено, что «формальный заговор следует отрицать». Однако необычайно подробные показания Гризеля и масса захваченных бумаг необычайно усложнили задачи защиты. Кроме того, обвинительный вердикт был обусловлен и неблагоприятным для заговорщиков личным составом присяжных.

На самом процессе Дартэ категорически отказался давать какие бы то ни было объяснения, не признавая себя подсудным Верховному суду. Бабёф произнес обширную защитительную речь, в которой стремился доказать, что «не было настоящего проекта, настоящей мысли о заговоре и еще меньше средств и возможностей к выполнению такового». Сам Бабёф великолепно понимал почти полную безвыходность своего положения. В самые критические минуты он не обнаружил ни малейшего страха перед смертью. «Неужели я мог надеяться, — говорил он в своей защитительной речи, — что моя карьера завершится в такой славный момент… Умереть за дело добродетели почетно».

Наконец 26 мая (7 прериаля) 1797

года был объявлен приговор: Бабёф, Дартэ, Буонарроти, Жермен, Казен, Моруа, Блондо, Менес-сье и Буэн были признаны виновными в попытке восстановить конституцию 1793 года. Первые два были приговорены к смертной казни через гильотинирование. Остальные к ссылке. После объявления приговора Бабёф и Дартэ пытались кончить жизнь самоубийством, но безуспешно. Раненый Бабёф успел еще написать письмо к своей семье, находившейся все время в Вандоме. Оно кончалось словами: «Прощайте же еще раз, мои горячо любимые, мои дорогие друзья. Прощайте навсегда. Я погружаюсь в сон честного человека».

Утром следующего дня Бабёф и Дартэ были гильотинированы.

После смерти Бабёфа осталось трое сыновей, из которых один родился в Вандоме. Эмиль был усыновлен Лепеллетье, два другие — генералом Тюро. Из сыновей Бабёфа один был убит на войне в 1814 году, другой покончил с собой в 1815 году во время второго нашествия союзников на Париж. Эмиль один умер в сравнительно преклонных годах. Жена Бабёфа дожила до глубокой старости и умерла в середине XIX века продавщицей туалетных принадлежностей.

Что касается предателя Гризеля, то ему так и не удалась карьера, к которой он так страстно стремился.

Вскоре после ареста заговорщиков, 8 прериаля, он получил от Директории саблю с поясом и тридцать франков серебром.

Эти тридцать Серебрянников должны были показаться ему далеко недостаточной оплатой его услуг.

Существовала легенда, по которой Эмиль Бабёф вызвал на дуэль» и убил предателя Гризеля. На самом деле это неверно. Гризель, вознагражденный денежной суммой и спокойным местечком в воен~ ном ведомстве, умер в Нанте в 1812 году.

Послесловие

Биография Г. Бабёфа и «Заговор равных» имеет не только исторический интерес; это тема большого историко-политического значения. Речь идет о генезисе идей современного коммунизма. Социал-демократы во главе с Эд. Бернштейном искали истоки социализма в XIX веке в учении Луи Блана и Прудона. Это были духовные отцы соглашательского, мелкобуржуазного социализма. Изучая опыт социальной революции XVIII века, Луи Блан и Прудон противопоставляли реформу революции, представляя себе последнюю как сумму радикальных реформ, ликвидирующих классовую борьбу и опасность гражданской войны. Вот почему Эд. Бернштейн ругал всех революционных марксистов «бланкистами» и «бабувистами», считая признаком их отсталости тот факт, что они восприняли критически проверенный опыт революции 1789–1799 гг.

Для К. Маркса и Ф. Энгельса бесспорным было, что утопический социализм в его «французском издании», т. е. в сочетании с опытом массовой революционной борьбы, служит составной частью марксизма. Коммунизм, по Энгельсу, в конце XVIII века был логическим выводом из идей политической демократии II года. Бабёф был теоретиком этой «демократии трудящихся» Французской революции. То была эпоха, когда, по словам Ленина, демократия и коммунизм совпадали (Ленин, «Что такое друзья народа»). В XIX веке, к 1848 году, они противостояли друг другу, демократы и коммунисты стали классовыми врагами в эпоху империализма, когда только коммунистическая революция несла с собою торжество демократии, а так называемые социал-демократы, стали опорой буржуазно-парламентского, лже-демократического государства.

Характерной особенностью демократов-коммунистов конца XVIII века было их учение о восстании и революционной диктатуре. У Гракха-Бабёфа диктатура была рычагом грядущего переворота; освобождение трудящихся будет итогом победы; строительство коммунизма начнется на завтра после торжества революции. Это и сближает Бабёфа с нами; изучение идеи революционной диктатуры у Марата, Бабёфа и др. становится нашей задачей, так как в эпоху II Интернационала оппортунисты — политики и историки игнорировали вопросы теории пролетарской революции.