Граната (Остров капитана Гая)
Шрифт:
Накинув рубашку, Гай быстро выжал плавки. Толик усмехнулся:
— Ох и обугленный ты. Я лишь сейчас заметил, по сравнению с... нормальным цветом кожи. Раньше еще лапы были светлые, а теперь и они загорели...
— Лапы крашеные, — хмуро объяснил Гай. — Все еще не отмылись...
— В аэропорту костюм надень. В Среднекамске всего семь градусов. Мама пальто к самолету принесет,
— Ага... Толик...
— Что?
— Толик... ты меня совсем простил?
— Совсем, — серьезно сказал Толик. — Хватит уж об этом.
— Да, «хватит»... Ты все еще вон какой...
—
— Ну... молчаливый.
— Здрасте! Веселиться прикажешь? После всего... И не вздумай никому рассказывать... про все про это.
— Что я, дурак, что ли? То есть дурак, конечно, но не такой уж...
— Это я не хочу выглядеть дураком.
— А ты-то при чем? — изумился Гай. — Ты же наоборот... это... — он оробел, но все же выговорил: — Подвиг совершил.
— Че-во? — сказал Толик.
Гай струхнул еще больше. Но пролепетал;
— А что ли, нет? Ты же не знал... что не по правде...
— Я сейчас, кажется, в самом деле дам тебе по шее,
— Ну, дай, — покорно вздохнул Гай. — А все равно...
— Пошли наверх!
Они молча поднялись по тропинке. С обрыва Гай еще раз глянул на море, на развалины Херсонесского храма на другом берегу. Воздух принимал уже неуловимо-золотистый вечерний оттенок. А может, это золотились волоски непросохших ресниц. Гай видел все словно сквозь искристую дымку: сквозь виноватость, и прощение, и неуверенность в этом прощении, и сквозь надежду, что все случившееся — не так уж страшно. Море все-таки осталось его морем. Берег — его берегом. И Остров — остался...
— Пошли, — повторил Толик.
Они зашагали по обрыву, потом по Катерной, и Гай наконец набрался смелости:
— Я все же не понимаю... Почему ты говоришь, что ты дурак? Ты же не знал...
— Воображаю, как это выглядело со стороны.
Гай вспомнил, что выглядело это страшно. И сказать не посмел. Сказал другое:
— Зато ты единственный...
— Что — единственный?
— Ну... ты только не сердись... Помнишь, ты говорил?
— Не помню... Про что?
— Когда такое... Никто не знает, что человек думает в последние секунды... Ты теперь знаешь.
Гай даже зажмурился, ожидая чего угодно. Однако не жалел о своих словах. Не сказать этого он почему-то не мог.
Толик не ответил. Гай покосился на него. Толик растерянно улыбался. Потом сказал удивленно:
— А я ни о чем не думал.
Гай опасливо и недоверчиво молчал.
— Нет, думал... — тихо проговорил Толик. — Вспомнил... Думал, скорей бы... Да, а потом еще: что же с этим дураком, с Гаем, теперь будет? В самом деле...
Гай втянул голову.
— Но никакая «вся жизнь» перед глазами не проносилась, — словно неторопливо размышляя вслух, сообщил Толик. — Вот еще что. Подумал: Тасманов же не знает, куда я положил коричневую папку с последней документацией... А! Потом вот что: черт, как обидно — перед самыми испытаниями...
— А говоришь «ни о чем», — вздохнул Гай.
— Хм... А в самом деле, как много, оказывается, можно подумать... за такое время.
... Тех секунд — с тишиной и растерянностью — было две или три. А потом Гай со слезами тряс Толика за плечо, тянул за рубашку, и тот медленно, с непонимающим лицом встал на колени. Потом вскочил...
Лучше не вспоминать... А как — не вспоминать?
Толик сказал будто сам себе:
— Потом еще мысль: значит, судьба...
— Почему? — прошептал Гай.
— «Почему»... Отец — здесь. И про Алабышева сколько раз читал и думал... Все одно к одному... И забыл, дурак, простую истину: история повторяется дважды — сперва как трагедия, потом как фарс. Как пародия, то есть...
— Что? — робко переспросил Гай.
— Это еще Маркс сказал...
— Не про тебя ведь он сказал, — буркнул Гай.
— Нет, но это, видимо, общая формула. Применима и к государствам, и к отдельным людям... Вообще-то он это про Наполеонов сказал. Один был великий, а другой пыжился и подражал ему. И кличка была Маленький. Хотя ростом он удался не в пример первому Бонапарту... Кстати, это он послал армию под Севастополь.
Гай с минуту шел молча, сердито размышлял о «великом» и «маленьком» Наполеонах. О битве под Бородино и о севастопольских бастионах. Наконец сумрачно возразил:
— Великого мы прогнали с треском. А Маленький-то... все-таки французы взяли тогда Малахов курган...
— Мало ли что... Наполеон Первый тоже сперва Москву взял. Важны не отдельные военные эпизоды, а вообще... Ты что, с Марксом решил поспорить?
— Не с ним, а с тобой... Ты же все сделал правильно, ты не знал... Зато теперь знаешь.
— Ты очень понятно изъясняешься: «Не знал, знаешь... »
Тихо, но упрямо Гай сказал:
— Ты знаешь, что можешь такое... если надо... Толик посмотрел удивленно. Потом усмехнулся:
— Вряд ли... Наверно, каждый раз человек это решает заново... И послушай, дорогой, хватит об этом, а? Если без конца переживать, рехнуться можно. А у меня завтра дел — во! — Он ладонью провел над макушкой.
— Ладно, — неуверенно сказал Гай.
— И не терзайся, как старый грешник пред вратами ада. Мы оба хороши... Если хочешь знать, я тебе даже благодарен.
Это была, кажется, неправда. Но Гай обрадовался такой неправде — понял, что Толик опять прощает и жалеет его.
— Почему благодарен?
— Раз ты мне такое устроил... Я будто смерть обманул. Значит, буду теперь жить до ста лет,
— Да? — повеселел Гай,
— Да,
— Ну, смотри!
— Ну, смотрю...
Обратный билет
Через четыре часа Гай сидел в ровно гудящем самолете. В темном иллюминаторе слабо светился серебристый край крыла. По нему равномерно пролетали отблески рубиновых сигнальных вспышек. Рядом с Гаем посапывал сосед — лысоватый добродушный инженер, которого Толик попросил в аэропорту «присмотреть за братцем». Ровно светились плафоны, бесшумно и с улыбкой двигалась между креслами стюардесса... Раньше, когда приходилось лететь, у Гая порой вертелась боязливая мысль: «Не случилось бы чего с самолетом... ». Но сейчас было так уютно, что Гай чувствовал себя полностью спокойным и беззаботным.,