Граната РГД-5
Шрифт:
«положение хуже губернаторского».
Для Немцева складывалось нечто подобное, но Грушин о том ничего не знал и рвался вперед, готов был бить копытом.
— Как вы устроились, Федор Николаевич?
Такого рода вопросы, даже если они протокольные, задаются не часто, и Грушин знал — надо ковать железо, пока тебе это позволяют делать.
— Спасибо, не очень.
— Что так?
— Проклятый жилищный вопрос...
Рука губернатора легко дотянулась до клавиши интерфона.
— Зайдите, Юрий Платонович
Беззвучной тенью с вежливо
— Юрий Платонович, будьте добры, озаботьтесь о полковнике. Оказывается, наш военком живет по-спартански на служебной площади. Не буду давать оценок, вы уж разберитесь сами. И немедленно. Лучше сегодня. Сейчас.
— Понял. — Харин мотнул головой конь, которому натянули поводья. И тихо, требуя уточнения, спросил. — Двухкомнатная?
— Юрий Платонович, зачем мельчить? Лучше трех... Я так думаю, Федор Николаевич?
— Так точно! — В порыве энтузиазма Грушин встал и вытянулся. — Сердечно благодарю, Леонид Викторович!
— Да вы садитесь, садитесь.
Немцев улыбался.
Когда Харин вышел, губернатор сосредоточенно смотрел в окно и молчал. Грушин в свою очередь глядел на него преданным взглядом и ждал, какие указания должны последовать дальше.
— Федор Николаевич, у вас есть сын?
— Так точно.
— Разгильдяй?
— Пока нет, но будет.
— А у меня — уже. И вот... — Скорбное лицо, задумчивые глаза. — Парня надо спасать.
Грушин молчал, не зная от чего собрался Немцев спасать свое чадо. Скорее всего, от армии. Так это он обтяпает в два счета...
— Вы не тропитесь?
— Нет. — Полковник ответил громко, как отвечал бы генералу армии. Пусть губернатор знает — на него можно положиться.
— Тогда пройдем в комнату отдыха. Разговор будет долгим...
Юрий Платонович Харин любил выполнять поручения губернатора, которые требовали деликатных переговоров с сильными мира сего. Кто его знает, насколько вечен его союз с Немцевым. Всякое может случиться и умный человек должен заранее готовить запасные позиции. А где их найти, если загодя не заводить знакомств в мире власти и капитала?
Господин Булат Умарович Сагитов («новым татарином» его не называли, и он, как другие богачи области, проходил по рубрике «новый русский») был денежным мешком всероссийского масштаба. Сагитов сумел создать собственную финансово-промышленную компанию, благополучие которой мало зависело от отношения к ней областных властей.
Блестяще образованного (три языка, помимо родных русского и татарского) кандидата экономических наук не обременяло дешевое честолюбие. Дворянское собрание области, возжелавшее поживиться дармовыми деньгами миллионера, послало к Сагитову делегацию. Та предложила ему принять титул князя. Сагитов поблагодарил благородных ходоков и точно назвал адрес, куда им стоило бы пойти из его резиденции.
Отправляясь к Сагитову, Харин не чувствовал какого-либо смущения. Вести сложные, полные
Нравы в этом заводском районе были простыми и открытыми до предела. Мужики после работы на цементном заводе, утомленные летним зноем и суетой у горячих печей, возвращались домой усталые, злые и тут же «оттягивались» городской бражкой и деревенским самогоном. «Оттянувшись» по полной норме и забалдев, начинали искать выход для пробуждавшейся в душах социальной силы трудового класса.
Возвращаться к печам на сверхурочную, чтобы там растратить силовой порыв в общественно-полезных делах, никому не хотелось. А энергия распирала плечи, бугрила бицепсы, наливала свинцом кулаки. Хотелось подраться. Хотелось так, аж зудело. Однако уважающему себя пролетарию неудобно пойти на улицу, поймать первого встречного и врезать ему по уху. Дико это, и потому такой примитив никогда не входил в правила слободской морали.
Чтобы врубить по рогам незнакомому человеку была нужна положительная причина. Во всем мире такую причину ученые юристы-международники называют по-латински мудрено «казус бэлли» — повод к войне.
Древние римляне в Орловске никогда не проживали, в местном языке своих следов не оставили, так что повод к драке для Слободки был открытием собственным.
Делалось все очень просто. Мужики, готовые помахать кулаками, сидели где-нибудь на лавочке, курили и сатанели от неистраченной злости. А шустрый паренек болтался на улице, поджидая появления чужака. И тот обязательно возникал.
Тогда шустрик выбегал ему навстречу, корчил дикую морду и орал:
— Дядя, дядя, правда, что ты мудак?
Реакцию взрослого человека не трудно предугадать. Она всегда была одинаковой: подзатыльник. И тут же на сцене появлялся боевой ударный кулак пролетариата.
— Мальцов бьешь, поганец?!
То ради чего огород городился, дальше катилось по общему для подобных инцидентов сценарию. Кулаки обретали свободу, души — волю.
Чаще всего в шустриках-провокаторах, подлетавших к незнакомым мужчинам на улице Малоярской, оказывался Юрик Харин. Маленький, верткий, особенной храбростью не отмеченный, он никого не боялся, если знал, что за его спиной кулаки Назара Горы — первого слободского бойца, который лихо выходил один против троих. В таких случаях страх улетучивался, наглость кипела в душе.
Детство прошло, но привычка держаться уверенно, когда за спиной маячила тень сильного человека, осталась прежней.
Таким в данный момент для Харина был губернатор.
Сагитов назначил встречу, едва его об этом попросили. И Харин оказался на даче могущественного бизнесмена, попасть на которую пройти можно было только миновав кордоны усиленной охраны.
Сагитов — представительный мужик, красавец сорока пяти лет, уверенный в движениях и словах, сидел в плетеном кресле под солнечным зонтиком у журчавшего за спиной фонтана. На коленях лежала газета.