Гранд-отель

Голышев Георгий

Да что с ним такое, а? Я к нему шаг сделал, а он чуть вверх по кирпичам не полез.

– Слушай, - говорю - Вовчик, ты... Понимаешь, со мной что-то случилось, я не понимаю, что. Ты бы мне объяснил толком, что к чему, а?

– По-понятно что случилось, - он даже заикаться начал чуть-чуть - ведь убили тебя, убили! Из пистолета... прям...
– и он ткнул себя в лоб трясущейся рукой.

Тут мне совсем плохо стало, в глазах потемнело. Это что ж такое, а? На ватных ногах я тоже к стенке подошел и просто по ней ополз. Сижу, дышу через силу,

соображаю. Хотя как тут соображать?

– А когда? Убили-то когда?

– Дык в августе еще! И похороны были. А это.. Галька твоя уже с Серегой гуляет...

"Какая еще, на хрен, Галька?! А, эта дура из второго подъезда? Вот уж кого никогда терпеть не мог! И почему - моя?"

– А мать что? А бабушка? Мои-то как?
– мне вдруг стало так холодно и тоскливо, хоть волком вой.

– А что - мать? До сих пор ходит, лица на ней нет. А бабка твоя после похорон... твоих... и не встает вообще, так говорят.

– А отец?

– К-какой отец? Т-твой? Слушай, Костик, я твоего отца ни разу в жизни не видел, ты уж извини...

"Как это не видел? Ты ж у меня дома зависал сотню раз, и с отцом моим ты с детства знаком..."

– А сестра чего?

– К-какая сестра?! Костик, это ты, нет?

Повернулся я к нему:

– Вовчик!
– говорю, проникновенно так, - случилось со мной что-то, понимаешь?

Тот закивал так быстро-быстро.

– Да не, не то, что ты... Не...
– как сказать? Не убили меня? Живой я? Они же меня похоронили давно! А я с ним позавчера только пиво пил, с Вовчиком этим, и за жизнь говорил.

– Слушай, - говорю - скажи мне, какой год сейчас?

Его аж передернуло:

– Тот же год, 16-тый.

– А месяц какой?

– Костик, - он мне говорит, чуть не плачет, - ты прости меня, Костик, я ведь правда ничего тогда сделать не мог, ты сам полез, мы тебя остановить пытались, а у него - пушка!

Я усмехнулся грустно:

– А вы и убежали, да?

Вот если может позеленевший человек еще больше позеленеть, то это про Вовчика сейчас:

– Пушка же у него была!! Он бы и нас всех с тобой положил, а у меня - мать!...

"Ну да, и у меня - мать. Была" - мысли во мне шевелились вяло, как сквозь вату, хотелось лечь вот так вот, лицом, в холодную лужу, и лежать, и реветь, в кои-то веки.

– Вовчик, - говорю - ну пойми ты! Нет, стой! Я на тебя зла не держу, правда. Ни на кого не держу. Ты мне только скажи, ну вот как другу своему - скажи. МЕСЯЦ СЕЙЧАС КАКОЙ, СУКА?!
– все-таки я сорвался. А кто бы в такой ситуации не сорвался?!

Вовчика мотнуло так, что у него голова со стуком об стену ударилась:

– Ноябрь! Ноябрь сейчас! И год шестнадцатый, месяц ноябрь! А тебя в августе убили, я сам видел, как ты в луже крови лежал! И мозги повсюду!!! Сам видел! Сам!
– он рванул у себя куртку на груди так, что кусок вырвал.

– Да...
– на меня снова накатила апатия, и тоска смертная - заткнись ты.

Я сидел на холодном асфальте, спиной к стене своего дома, свесив голову и пытался все это осознать: "Ноябрь. И год тот же. И месяц. Все правильно. И зуб болит. Может у мертвого зуб болеть? Вроде нет, не может. Про сестру мою не знает ничего, и отца не видел. А Светка с Лехой, и у них март, похоже. Так бывает? Нет, не бывает. А может, это меня не бывает? Или я сплю сейчас? Но зуб-то болит...". Я медленно поднялся. Куда идти? Домой? Они ж меня похоронили, как я к ним приду? А куда тогда? Я медленно пошел обратно к метро:

– Эй, Костик!
– голос у Вовчика дрожал, как треснутое стекло - Костик! Куда ты сейчас?

– Куда?
– я обернулся, - В институт пойду, у меня пара через час.

– Какая пара, ты о чем? Это тебя в институте того... Во-воскресили, да?

– Какая пара? Даа... Матлогика вроде. Чего? Да не, в свой институт пойду. Где учусь...

– Да ты сроду не учился, даже не поступал. Говорил, мол, только время зря тратить. Костик, а это точно ты?

У меня снова в глазах потемнело. Вот только сил паниковать уже не осталось:

– Точно я, Вовчик. Откуда бы я тебя знал, если бы это не я был? Но, - я потряс головой - это и не я вроде. Какой-то не тот я. Понимаешь, - я посмотрел на него с тоской, а на нем по-прежнему лица не было - понимаешь, меня-то не убили. Но, получается, что убили-то меня.

Махнул я ему рукой и пошел опять к метро. А куда идти-то? Домой нельзя, дома у меня теперь, получается, нет. И Светки нет.

Мне вдруг показалось, что и прилип, влип в эту уличную московскую грязь вперемешку с химией, как муха в липкую ленту. Что я шевелю ногами, мешаю эту сто раз перемешанную мешанину, а с места не двигаюсь. Куда мне теперь? На вокзал? На любой поезд, и куда глаза глядят? А куда они глядят?

В метро тепло, спокойно. И времени до пары навалом. Если меня вообще пустят, на пару эту. Скажут: "А ты кто такой? Мы тебя не знаем!" Или еще хуже: "тебя же убили полгода назад, иди, откуда пришел!" А я от зубного пришел. А к нему - из дома. А дома у меня и нет больше, то есть пришел я, получается, ниоткуда.

Полная ерунда получается. То март - то ноябрь. И год тот же, в обоих случаях, похоже. Хотя - стоп! Ноябрь и март по-любому в разных годах. Да не важно, пусть в разных - год-то один! В смысле - учебный год. Или все-таки другой? Проверить бы... Хотя какая разница?

Но ведь они же все меня знают, никто не удивился! Хотя нет, Вовчик удивился. Но он же тоже меня сразу узнал, да? Значит, я - это я. Может, я - клон? Как в том кино? Плохо. А где тогда не клон? И - ладно, они меня узнали, но они какого-то не того узнали. Сам я - это я, а вот жизнь, получается не моя совсем. Не совсем моя, точнее. Разве так бывает? А может, это они все клоны? Ну да - все сразу, и сговорились против меня одного. Вот это точно психушкой пахнет, этого нам совсем не надо.

И ко всему этому зуб еще ноет, зараза.