Гранд
Шрифт:
Убожка смотрел на него с интересом и, казалось, хотел подойти к нему, и как-то его успокоить или утешить. Или хотя бы угостить его сигаретой.
Слева на диванчике сидел тучный пожилой мужчина в тесных белых брюках и черной рубашке с золотыми запонками. Он сжимал обеими руками загорелые бедра молоденькой брюнетки, которая поставила свои длинные ноги между его ног и, глядя ему в глаза, нежно перебирала пальчиками его неудачно покрашенные волосы. Он же не сводил взгляда с ее внушительного бюста, вываливающегося из глубокого декольте красного платья. Кроме этих томных взглядов: его – на ее ненатурально торчащую грудь, ее – в его налитые кровью глаза – они практически друг с другом не общались и не двигались, только иногда тянулись, практически одновременно к стеклянным бокалам, наполненным золотисто-бронзовой жидкостью,
За небольшим столиком в центре зала молодой бородатый мужчина в странных очках, опущенных на нос, читал вслух книгу, обернутую газетной бумагой. Элегантно одетая женщина, значительно старше его, сидела напротив, подперев голову руками, и смотрела на него почти с религиозным восторгом, как какая-нибудь монашенка на икону. Время от времени она под столом обвивала ногами его голени. Когда она это делала, бородач немедленно переставал читать, снимал очки и молча смотрел на нее с укором. Она начинала тогда гладить его запястья и что-то шептать, наклонясь над столиком. Мужчина улыбался, выпивал глоток вина из высокого бокала, протирал очки и возвращался к чтению.
«Гостиница – это особое место», – думала она, наблюдая за этой странной парой.
Она даже не могла уже вспомнить точно, в скольких гостиничных постелях ей довелось засыпать хотя бы за последние месяцы. Уже несколько лет как отели стали неотъемлемой частью ее жизни, неприятной необходимостью для нее. В определенный момент они стали у нее ассоциироваться с… бездомностью. Именно так. Ночевки в отелях – это форма вынужденной бездомности. Не важно, как этот отель похож на дом – настоящим домом он никогда не станет. В гостиничных номерах у тебя нет ничего своего. Единственное, что связывает тебя с домом, – это чемодан или сумка, которую ты привез с собой. Отель – это всего лишь чужой дом, снятый тобой на одну или несколько ночей за деньги, чаще всего ты даже не знаешь, кто хозяин этого дома. Чужая кровать, застеленная простынями, на которых спали тысячи чужих людей и оставляли следы своего пота, крови, мочи, слез, кала и слюны; девственно-чистая ванная, в которой нет ничего, кроме полотенец, которыми тоже пользовались до тебя тысячи людей; пластиковые флакончики чаще всего с французскими надписями, наполняемые из таких же пластиковых, только размером побольше бутылей, чье содержимое обычно имеет совершенно не домашний запах, призванный имитировать свежесть и чистоту и создавать у гостей отеля впечатление, что они здесь как будто первые.
Отель – это здание, где полно чужих тебе людей, которые, помимо своих чемоданов, рюкзаков и сумок, привезли с собой собственные биографии, такие же неизвестные другим гостям отеля, как и их имена и фамилии. Возможно, эта временная анонимность объясняет то, что в отелях люди часто становятся совершенно другими, совсем не такими, как у себя дома, в своих домиках, квартирах и офисах, где работают. Некоторые напоминают спущенных с цепи собак, другие ведут себя как заключенные, которых выпустили из тюрьмы, а еще есть такие, что похожи на солдат в первой увольнительной после присяги. Эти самые экстремальные. Есть еще те, кого она однажды в одном отеле Загреба назвала «жертвами нечаянной измены». В аэропорту прощаются с семьями мужья и жены – они целуют своих партнеров, детей, обнимают их, берут на руки, крестят… и все это для того, чтобы через два дня сидеть вечером на мягких диванчиках в полутемных отельных барах и совершенно другим мужчинам или женщинам рассказывать приглушенно о том, как они «эмоционально гибнут в повседневности, увязая в обязанностях и беспросветной скуке».
Юстина вспомнила, как именно такую псевдопоэтическую тираду она услышала, сидя на другом конце диванчика и пытаясь написать отчет о встрече делегации польского Министерства культуры на книжной ярмарке в Хорватии. Польша была там почетным гостем, и это событие казалось главному редактору таким важным, что он отправил ее в Загреб. Если не считать нескольких польских писателей, нескольких переводчиков и работников польского посольства, книжная ярмарка в Загребе мало кого в самой Польше волновала, поэтому ее задачей было написать отчет таким образом, чтобы в стране поверили, будто вся Хорватия с нетерпением и замиранием сердца ждет польской литературы. И что их поездка сюда была оправданна и полезна, равно как и поездка сюда пани Ани, начальника отдела культуры и одновременно с этим – многолетней любовницы главного.
На другом конце диванчика сидела автор этой золотой мысли, высказанной на чудовищно плохом английском, – работница польского министерства лет сорока пяти или старше, и ее собеседник, красивый, длинноволосый и мускулистый хорватский куратор польской делегации, лет тридцати пяти или моложе. Юстина присутствовала при трогательном прощании этой дамы с мужем в аэропорту Варшавы, потом заметила ее нескрываемый интерес к этому молодому хорвату в аэропорту Загреба, потом наблюдала жалкие попытки флирта в автобусе до гостиницы и вот теперь наконец услышала это заявление об «эмоциональной гибели» и «беспросветной скуке повседневности», сделанное на диванчике в полутемном баре отеля.
Когда она закончила вбивать в компьютер отчет об «интеграции польской литературы в культурную жизнь Хорватии», делегатка польского Министерства культуры танцевала, тесно прижавшись к хорватскому куратору, который слюнявил ее ухо и активно искал эрогенные зоны в районе ее ягодиц. Подробностей этого хорватско-польского эротического приключения Юстина не знала, но зато она помнит встречу делегатки в аэропорту Варшавы с мужем. Это был целый трагифарс, в котором была и театральная нежность, и прекрасно сыгранная тоска, и не менее прекрасно сыгранная радость встречи, вероятно, не раз отрепетированная.
Отели меняют людей и по-другому. Они соблазняют, провоцируют и подталкивают к тому, чтобы переходить границы дозволенного и совершать ненормальные поступки. Совсем не всегда благородные и порядочные. У людей бывают разнообразные фантазии и желания, которые они никогда бы не позволили осуществить у себя дома или рядом с домом. Из страха, из стыда, из опасения потерять репутацию. Они с усилиями, потом и кровью зарабатывали себе свой имидж. Чаще всего имидж порядочного, благородного и так называемого хорошего человека. Какая-то мерзость при семье? Соседях? В собственном приходе? Что подумают другие?! Около школы, где учится дочь или сын? Да ни за что на свете! Что подумают другие?! С полной уверенностью можно сказать – ничего хорошего! Значит, остается одно – отель где-нибудь далеко. Как можно дальше. Отель, в который можно приехать, на какое-то время перестать быть честным и благородным, сделать то, чего так хочется, погасить свои страсти и внутренний пожар и как ни в чем не бывало вернуться к себе, чтобы снова для всего мира стать таким, как прежде. Хотя для себя самого ты уже никогда не будешь прежним.
Юстине приходилось жить в таких отелях – «отелях для трансформации». Некоторые ее коллеги-женщины, которые в редакции проповедовали Евангелие и нерушимую моногамию, сначала забывали здесь слова своих псалмов, а потом и самих себя, причем совсем не обязательно под воздействием алкоголя. В свою очередь, коллеги-мужчины в той же самой редакции вели шовинистические разговоры самцов о вписанном в мужской генотип гене промискуитета, который активизируется, когда мужчина покидает семейное гнездо. В очень далеких от этих гнезд отелях они вдруг подвергались неслыханной трансформации и, вместо того чтобы идти на зов своих генов и без конца соединяться с различными жаждущими самками, без конца соединялись при помощи телефона со своими домами и читали детям сказки на ночь.
Эти «гостиничные метаморфозы» касались не только горячего желания некоторых людей вступить в близкие отношения с совсем другими, нежели те «единственные», которым они когда-то приносили клятвы в супружеской верности. Иногда во время шумного ужина в ресторане оказывалось, что робкий, несимпатичный мужчина, который в присутствии жены обычно молчит, словно у него рот зашит, является настоящей душой компании. А всегда держащаяся в тени женщина, к которой накрепко приросло определение «глупая жена своего мужа» и которую знали только благодаря ее изысканной красоте, вдруг осмеливалась рассказать о себе, и выяснялось, что она уже много лет прыгает с парашютом и знает больше иностранных языков, чем ее муж, которого в редакции все считают самым главным полиглотом. А после нескольких бокалов вина ее смелость возрастала настолько, что она вставала, привлекая общее внимание, и полчаса подряд читала стихи, автора которых ее муж, носящий титул «гуманитарного гуру» редакции, никогда в жизни бы не определил, не говоря уже о том, чтобы вспомнить их названия.