Гранд
Шрифт:
Первый раз с самого начала проекта он не хотел уезжать из Польши. Он был очарован этой девушкой. Он не мог сказать, когда именно влюбился в нее и, вместо того чтобы просто думать о ней, вдруг стал тосковать по ней, как пылающий страстью мальчишка. Это тогда он начал читать в самолетах стихи. Он помнит, что однажды даже выучил для нее стихи наизусть. Он засыпал тогда рядом с ней в 414-м номере, обняв ее плечи и прижавшись к ее ягодицам, спрятав лицо в ее волосах и держа руки на ее груди.
В Гданьск он прилетал теперь так часто, как только мог. Ему удалось убедить шефа, что крайне важно наблюдать за объектом в Польше и что, если лично не следить за всеми нюансами, может повториться ситуация с французами. Он постарался, чтобы его включили в проект в Калининграде, где их фирма участвовала в качестве соинвестора в строительстве портовых сооружений. Обычно
Был ее день рождения. Ей исполнялось тридцать лет. В Варшаву он прилетел еще накануне, ранним утром ехал в автомобиле в Гданьск. Он бросил все срочные дела и в полдень появился в отеле. Он никогда не забудет тот крик радости, который услышал, когда позвонил ей и сказал, что хочет обнять и поцеловать ее, а потом, стараясь не выдать свое возбуждение, как бы случайно спросил, могли бы они это сделать вечером. Она ответила, что будет его ждать в скайпе с восьми и что покажет ему свое новое платье, а может быть, даже новое белье, которое купила себе в подарок для него. И если он вдруг захочет, она его попросит, чтобы он это белье с нее быстро снял. Услышав это, он уже не мог сдерживаться и сообщил ей, что находится в «Гранде» и что будет ждать ее в баре на первом этаже. Она тогда сначала закричала от радости, а потом расплакалась.
Он вышел из отеля. На ближайшей площади нашел цветочный магазин, выбрал самые белые цветы. Из Венеции он привез для нее все книги Бродского, изданные на итальянском языке. Между страницами он положил копии черно-белых фотографий, на которых был он, дядя Йося, его отец, а на некоторых и мать, которую она, конечно, хотела увидеть.
В новом платье она выглядела потрясающе. Он был уверен, что сегодня на ней под этим платьем вообще нет белья. Он отдал ей цветы, она в ответ не поцеловала его, и он отнесся к этому с пониманием: она тут работала, а он был гостем. Потом она вставила цветок себе в волосы. Языком он дотронулся до ее уха. Почувствовал, как она дрожит. В баре оставаться ему совсем не хотелось. Он хотел пойти с ней в номер наверху немедленно. Когда освободился столик, она взяла его за руку. По дороге она задержалась около какой-то молодой женщины. Они сели, она взволнованно рассказывала ему о преобразившемся бродяге – он слушал не особенно внимательно. Он просто смотрел на нее. Она была невероятно прекрасна, когда что-то увлеченно рассказывала.
Потом, поздно вечером, уже в комнате, она лежала, обнаженная, на постели и читала ему вслух Бродского по-польски. Ее акцент был таким милым – как у маленькой девочки, которая первый раз читает учебник. Он оделся и под каким-то предлогом спустился в ресторан. Такая у него была договоренность с администрацией отеля: он лично должен был дать знак, когда нужно будет прийти с тортом и свечами.
Когда он вернулся в номер, она сидела на подоконнике и курила. Молчала. Вскоре двое официантов внесли в номер торт. Она спустилась с подоконника и, не вынимая сигареты изо рта, задула свечки. Она плакала. Он подумал, что у нее случился приступ ностальгии по этой ее Сибири – она часто говорила, что никогда от этой ностальгии не избавится. Особенно в последнее время, когда он уезжает, ей каждый раз все труднее с ним расставаться. И она предпочитает тосковать по Сибири, чтобы не тосковать по нему. Потому что она заметила, что эта тоска, с тех пор как она полюбила его, причиняет ей меньше боли, чем тоска по нему.
В эту ночь они не разговаривали. Она вышла из ванной, когда он уже спал. День был очень долгий: он выехал из Варшавы, когда еще было темно.
Разбудил его странный звук. Он поднял голову и посмотрел на часы под телевизором. Наклонившись, одетая в свою белую блузку и синюю юбку, она пылесосила ковер в номере.
Она подняла голову, выключила пылесос и поставила две бутылки с минеральной водой рядом с телевизором.
– Когда ты вчера пошел за моим именинным тортом, звонила твоя жена из Венеции. Я вообще-то никогда не отвечаю на звонки телефонов гостей этого отеля. Но вчера ночью я подумала, что это можешь быть только ты. Поэтому я взяла трубку. Твоя жена была, кажется, очень удивлена, что в твоем номере в такой поздний час находится какая-то женщина. Я ее успокоила, что я вовсе не женщина, а просто уборщица и что как раз готовлю постель для гостя нашего отеля. Это ее вроде бы убедило, потому что она попросила меня, чтобы я оставила тебе сообщение: она купила билеты на самолет в Индию для вашего отпуска в августе. А в конце разговора она просила, чтобы ты ей позвонил, потому что у нее какие-то проблемы с кредиткой. Ты позвони ей, а то она сильно волнуется…
Она вытащила шнур пылесоса из розетки и вышла, тихонько закрыв за собой дверь.
–
Дед пастора Максимилиана фон Древнитца был эсэсовцем и убивал людей в концлагере Штутгоф, в Западной Пруссии, в 36 километрах от Вольного города Гданьска, на западных подступах к городку Штутово. Дедушка Вильгельм, так же как и его внук Максимилиан, и отец Максимилиана, Гельмут, был глубоко верующим человеком, истинным христианином. Каждое воскресенье он причащался тела Христова и каждый вечер в своей квартире на территории комендатуры лагеря возносил молитвы, стоя на коленях перед распятием на стене спальни. Доктор Максимилиан фон Древнитц, пастор из Тюбингена, хотел понять, почему его дед молился вечером за души умерших, а на следующий день убивал людей.
В ноябре сорок седьмого во время процесса в Гданьске польский суд снял с Вильгельма обвинение в убийствах и изменил его на гораздо более мягкое обвинение в «активной помощи в организации лагеря». Благодаря этому вместо смертной казни дедушку фон Древнитца приговорили к десяти годам заключения. В Эльблонге он провел чуть более семи лет. В пятьдесят третьем под Рождество он оказался в лагере для переселенцев во Фридланде, недалеко от Геттингена, а оттуда после регистрации направился в Гамбург – по последнему известному адресу своей жены Аннетте фон Древнитц.
В отличие от большинства немецких жен Аннетте не ждала, как Пенелопа, возвращения мужа «из тисков и неволи Восточного фронта». И не потому, что узнала, чем он занимался на этом самом Восточном фронте. Она не знала подробностей, но из того, что он ей рассказывал во время отпусков и увольнительных в сорок третьем и сорок четвертом, вполне могла себе представить картину. Аннетте фон Древнитц решила не ждать своего мужа из-за одной женщины, которую до конца своей жизни называла исключительно «польская сука».
В январе сорок восьмого гданьский суд проинформировал жену осужденного Вильгельма фон Древнитца о вынесенном приговоре и прислал ей копию протокола процесса. Протокол был написан по-польски, на нем была куча печатей и еще больше подписей. Аннетте хотела понять все, поэтому собрала по соседям деньги в долг и наняла переводчика.
В протоколе содержались показания, на основании которых ее муж не был повешен, как большинство других эсэсовцев из Штутгофа. И из него она узнала, что:
Пуском газа« Циклон Б» через отверстие в потолке чаще всего занимался унтершарфюрер СС Отто Кнотт, который получил соответствующие навыки во время пребывания в Майданеке в должности лагерного санитара. А вот доставкой газа занимался подсудимый Древнитц. Так же как и доставкой фенола и других химических средств, с помощью которых умерщвляли узников лагеря. Однако суд принимает во внимание показания гражданки Марии-Алиции Полесской, урожденной Коваль, и в связи с ними из гуманнных соображений изменяет статью и наказание…
А потом следовала подробная запись показаний Марии-Алиции Полесской, урожденной Коваль, двадцатипятилетней вдовы из поселка Новый Двор Гданьской области. Вдова признавалась, между прочим, что подсудимый Древнитц познакомился с ней в кооперативном магазине, где она работала продавщицей, потом они стали встречаться все чаще и в какой-то момент дело дошло до физической связи. Подсудимый заботился не только о ней, но также и о ее дочерях от брака с погибшим поручиком польской армии Адамом Полесским. Отношения их продолжались до конца января 1945 года. Мария-Алиция не раз передавала подсудимому продукты питания в виде хлеба, свеклы, брюквы, моркови и маргарина. Подсудимый уносил их на территорию лагеря и утверждал, что, несмотря на грозящее ему в случае поимки наказание, передает их узникам.