Грандиозная заря
Шрифт:
– Я давно сюда не приезжала. Надеюсь, сухие дрова тут найдутся.
Она заглушила мотор, немного обеспокоенная, что поблизости не видно другой машины. Может, Окто припарковался подальше, под ивами?
– Ничего не понимаю. Чей это дом? – продолжала допытываться Нин. – Мы же не собираемся здесь ночевать?
Титания открыла дверь, и в нос ударило влажным запахом ила. На этой высоте в любое время года ночи всегда холодные.
– Мам, кто такой Окто?
Титания Карельман выбралась из машины. Она не рассказывала дочери об Окто. Она о нём вообще никогда никому не рассказывала.
Она
Глава 2
Пятница
22:30
Впервые порог этого лесного домика Титания переступила ещё в двадцатом веке, и лет ей было тогда приблизительно столько же, сколько сейчас Нин. Роз-Эме, стоя перед дверью, потрясала связкой ключей.
– Это наш дом, – говорила она детям. – Здесь мы сможем укрыться. Кроме нас четверых, никто не должен знать о нём, ясно?
Роз-Эме велела им поклясться, а потом показала тайник: железный ящик под одной из досок на полу террасы. Непреложное правило: кто уходит последним, кладёт ключи обратно в ящик.
– Ключи на месте, – констатировала Титания, отодвинув покосившуюся крышку.
Несколько ночных мотыльков ошалело бросились на свет телефона. Она закрыла ящик и ударом каблука вернула доску на место.
У неё за спиной Нин в коротких шортах и футболке стучала зубами от холода. Сложив руки на груди, девушка смотрела в сторону загадочного озера, которое плескалось совсем рядом. С тех пор, как они вышли из машины, Нин решила больше не злиться и ни о чём не спрашивать. Праздник в лицее уже начался, и теперь они даже к концу не успеют, это ясно. А ответы на свои вопросы она всё равно получит не раньше, чем мать решит, что настало время. Она всегда диктует правила и задаёт темп истории. Не зря ведь журналисты прозвали её Феей саспенса [2] .
2
От английского «suspense» (неопределённость, беспокойство, тревожное ожидание). В русском языке используется для описания тревожного предчувствия неизбежного и страшного поворота сюжета в фильме или книге. Термин часто связывают с именем режиссёра Альфреда Хичкока (1899–1980), которого прозвали мастером саспенса из-за того, что он первым стал активно использовать в своих фильмах приём создания напряжённой атмосферы.
– Ну, пошли, – сказала Титания. – А то совсем околеем.
Нин двинулась за матерью, волоча дорожную сумку.
В доме оказалось не так холодно, как можно было бы ожидать. Зато удушливо пахло плесенью вперемешку с дезинфицирующими средствами и чем-то ещё – розмарином или тимьяном, не разберёшь. Нин немного замутило, и она задержала дыхание, пока мать искала электрощиток, подсвечивая себе телефоном.
Щёлкнул выключатель. Свет хлынул с потолка, как в театре. В центре комнаты обнаружился обеденный стол. Словно в сказке, он оказался накрыт: три глубокие тарелки, три чистых стакана, стеклянный кувшин с водой и оранжевая чугунная кастрюля на подставке такого же цвета. Нин ничего не понимала.
– Похоже на наши с тобой весёлые обеды на двоих, когда ты была маленькой, – улыбнулась Титания. – Помнишь? Как мы сидели в пижамах на диване, что-нибудь жевали и смотрели кино.
Нин эта картина напоминала скорее сказку о трёх медведях, поэтому она в ответ только пожала плечами. Титания тем временем приподняла крышку кастрюли.
– Рагу из кролика, – объявила она. – Ещё тёплое, но лучше давай подогреем.
Она указала подбородком в неосвещённый угол комнаты.
– Зайчонок, зажжёшь плиту, ладно?
Когда Нин наконец-то решилась отпустить ручку сумки, Титания заметила под одной из тарелок лист бумаги. Записка от Окто.
Нин обнаружила в углу электрическую плитку, ещё более старую («и ещё более уродливую», – подумалось ей), чем их допотопная машина. Справа была глубокая раковина, в которой стоял тазик с водой (грязной); сверху пылились на крючках кастрюли разных размеров.
– Кто приготовил нам еду? – спросила Нин, поворачивая ручку на плите. – Окто?
Титания не слышала. Облокотившись о спинку стула, она читала письмо.
Внутри лесной дом казался просторнее, чем снаружи. Кроме большого стола здесь была дровяная печь, вокруг неё – четыре кресла, на дальней стене на крючках висела груда разной одежды: соломенные шляпы, дождевики, старомодные куртки, которые, кроме как в деревне, нигде не наденешь. На другой стене Нин увидела календарь и несколько цветных фотографий в рамках. А под лестницей, ведущей на второй этаж, валялись удочки, ящики с инструментами и угадывался силуэт мужского велосипеда с безнадёжно спущенными шинами.
Взгляд Нин дошёл до раскрытого окна с видом на озеро. В Париже ночью никогда не бывало так темно, никогда не возникало этого ощущения помутнения сознания, придавленности, потерянности.
Она поискала в карманах телефон. Только бы мать захватила зарядку!
– Ты догадалась взять…
– В общем, они приедут только завтра утром, – объявила Титания, пряча письмо в карман брюк.
Нин удержалась от того, чтобы спросить, кто такие эти «они». Всё равно мать никогда не отвечает.
– Я знаю, что тебе очень хотелось попасть на праздник, – произнесла Титания.
Говоря это, она взяла со стола чугунную кастрюлю и переставила её на плиту.
– Ясное дело, ты злишься.
Нин пожала плечами. Час назад она готова была придушить родную мать. Но теперь как будто провалилась в другое измерение, и ей стало на всё плевать. Происходило нечто поважнее пропущенного праздника, и девушке ужасно хотелось узнать, что именно.
– У тебя в лицее есть возлюбленный? – вдруг спросила Титания, чтобы не казаться бесчувственной. – Мальчик, который нравится?
– Что-то мне подсказывает, что мы приехали сюда не для того, чтобы говорить об этом, – заметила Нин и всё-таки, хоть это и было абсолютно неуместно, подумала о Маркусе.
– Угадала, – призналась Фея саспенса.
Титания Карельман повернулась к дочери. Нин стала совсем взрослой и красивой. Нет, не красивой: великолепной. Великолепной и фантастической.
– Я должна рассказать тебе одну историю, – произнесла она.
– Мне не привыкать, – пожала плечами Нин.
– Это довольно длинная история, – предупредила Титания.