Граница безмолвия

Сушинский Богдан Иванович

А еще старшина обратил внимание, что там, в заливчике, вода издает серный запах, почти такой же, какой витает над мелководьем черноморского Куяльницкого лимана, у знаменитой грязелечебницы.

— Если бы не чертов запах, — проворчал Загревский, входя в озеро у самой кромки водопада, где запах был не таким сильным, — купель казалась бы королевской.

— Она и так королевская, командир, — возразил Ордаш. Это же сероводородный источник, самый лечебный из всех, какие только можно себе представить. Десяток таких купаний — и можно забыть о ревматизме, радикулите, простудах…

— Ты-то, погранохрана, откуда об этом знаешь?

— Так ведь на подобном сероводороде все одесские лечебницы прославились. За право искупаться в подобной ванне

люди добираются до Одессы за тысячи километров и платят бешеные деньги.

— Ну, ты гений, старшина! Почему же до сих пор мне никто ничего об этом не говорил? Только и предупреждали, что тухлым яйцом воняет и что пить такую воду — погибельно. Где-то за мысом есть питьевой источник, из которого воду раньше насосом закачивали в Нордический Замок. Там вода тоже попахивает, но не так. Ну а зимой топят снег.

— На стол уже накрывать, товарища командира? — спросил ефрейтор, выйдя на крыльцо.

— Накрывай, накрывай, товарища тунгуса! — возопил Загревский полувплавь-полувброд продвигаясь в сторону парного заливчика. — В мансарде накрывай, чтобы с видом на Французскую Ривьеру, или как её там! Гулять, так гулять, погранохрана! А ты, старшина, пока что осмотри окрестности. Свой визит сюда так и спишем — на пограничный осмотр острова. В конце концов, это ведь тоже наша территория!

— Есть осмотреть окрестности! — с готовностью отозвался Ордаш и, спустившись по тропе к причалу, пошел кромкой прибоя по восточной части острова.

Скалы здесь были не такими отвесными, как у причала, полоса «пляжного» галечника достигала двух-трех метров, а все прибрежное пространство — в воде и на суше — было испещрено черными, обкатанными за тысячи лет вершинами подводных скал и огромными кругляшами валунов.

Айсберг, который, как им казалось с бота, стремительно надвигался на континент, теперь застыл на месте, возможно, тоже наткнувшись на какую-то подводную гряду. От восточного побережья острова до него было метров двести, однако все это пространство постепенно заполнялось паковым льдом, так что при желании можно было бы рискнуть и пробраться до ледника. Да, если бы жизнь заставила, можно было бы рискнуть…

«Если бы жизнь заставила…», — поймал себя на этой мысли Вадим Ордаш. В свои двадцать три года он уже не раз познавал на себе, что такое «жизнь заставила», считая, что самым очевидным проявлением подобного «насилия жизни» является его пребывание на этой заполярной, Богом и людьми забытой заставе.

После окончания средней школы Вадим Ордаш намеревался поступить в училище погранвойск, но в это время сослуживцев отца начали одного за другим арестовывать и, обвиняя во «враждебной» или «шпионской» деятельности, расстреливать [22] . Опасаясь, что и его постигнет такая же участь, начальник заставы майор Ордаш побоялся отправлять сына в военное училище, а отправил в Одессу, где Вадим без особых трудностей поступил в мореходное училище, на отделение мотористов. Похоже, что от ареста отец спасся только тем, что, сказавшись — по совету кого-то из друзей из штаба округа — больным, залег в одесском госпитале, а затем комиссовался. К тому времени, когда почти все офицеры из его и соседних застав были расстреляны или, в лучшем случае, посажены в сибирские концлагеря, все еще остававшийся под подозрением бывший начальник заставы возглавил неподалеку от Одессы рыбхоз.

22

В 1930-е годы коммунистический режим в СССР расстрелял 3 маршалов (из 5), а еще 13 (из 15) командующих армиями; 8 (из 9) адмиралов флота и адмиралов других рангов; 50 (из 57) командиров корпусов; 154 (из 186) командиров дивизий, всех 11 заместителей наркома обороны; 98 (из 108) членов Высшего Военного совета, всех 16 заместителей командиров армий. Только с мая 1937 по сентябрь 1938 года был расстрелян 26 761 офицер Красной армии и более 3

тысяч офицеров Красного Флота. В составленном для Сталина в ведомстве Берии, который, как официально утверждалось, возглавлял «передовой отряд Компартии СССР», списке лагерей, действовавших в СССР в 1937 году, называлось 37 лагерных комплексов по 200 лагерей в каждом! Число заключенных в коммунистических концлагерях в 1935–1937 годах достигало 6 млн человек.

Но в это же время НКВД начало проводить аресты среди преподавателей и курсантов морских училищ. После ареста двух парней из его группы Вадима тоже вызывали на допрос. Проходил он, правда, пока еще в качестве свидетеля, но Вадим понимал, что его обязательно попытаются превратить в «стукача» или же арестуют как «врага народа», «украинского буржуазного националиста», японского или румынского шпиона — набор ярлыков у коммунистов из НКВД был невелик, да они, нагло уверовав в свою безнаказанность, не очень-то и старались придавать подобным обвинениям хотя бы какую-то видимость правдоподобности. Но, опять же, на помощь пришел кто-то из знакомцев отца. За месяц до выпускных экзаменов Вадима срочно призвали в армию и направили мотористом на морской пограничный сторожевик.

…За ближайшей скалой, между валунами, что-то промелькнуло. Ордаш машинально рванул кобуру пистолета, положенного ему как старшине заставы, и прильнул к прибрежному склону. Это был песец. Заметив человека, он пробежал по каменистому мысу и, с разбега перепрыгнув на проходившую неподалеку льдину, исчез за её выступами.

В военное училище командир корабля Ордаша не отпустил, но разрешил закончить курсы младших командиров, где он прошел все азы задержания преступника, рукопашного боя, научился «читать» следы, владеть несколькими видами оружия и минерным делом — в том числе метать ножи и топоры, арканить, орудовать палицей, нападать или защищаться, пуская в ход всевозможные подручные средства. Причем, как вскоре выяснилось, не было в его наборе курсанта более старательного и способного, а главное, так стремящегося к самосовершенствованию.

Как потом открылось Вадиму, он оказался в группе усиленной подготовки, курсанты которой даже не знали, что на самом деле они проходят усиленный курс диверсий и армейской разведки. По-настоящему это стало ясно, когда на выпускные экзамены прибыли вербовщики из разведшколы и еще каких-то там секретных курсов, на которых готовили диверсантов, действовавших в глубоком тылу противника, в том числе и на морских базах.

Ордашу очень хотелось оказаться в числе избранных и отобранных. И он действительно оказался среди тех, кого после присвоения звания младшего сержанта не отправили в разведподразделе-ния, а задержали для дальнейших собеседований, прохождения медкомиссии и проверок.

Казалось бы, все шло хорошо, но как раз в те дни поступило сообщение, что отец его, бывший офицер погранвойск, застрелился. В посмертной записке он объяснял свой поступок семейными неурядицами. И они действительно были: жена оставила его, вышла замуж за своего давнего знакомого, подполковника, и уехала с ним в Ленинград. Однако Вадим знал, что с матерью отец уже давно не жил, что инициатором развода стал он сам, и расстались они с матерью мирно, вполне по-человечески. Так что из-за этих «неурядиц» стреляться отец не стал бы.

Очевидно, в НКВД на отца имелся какой-то компромат, потому что началось расследование, и с направлением Вадима Ордаша в разведшколу решили повременить. Хотя и не скрывали, что он — рослый, сильный, решительный, неплохо владевший немецким и молдавским, а значит, и румынским, и даже немного увлекшийся английским, — полностью устраивал вербовщиков. Их начальник, майор Доротов, так и сказал ему во время заключительной беседы: «Ты, парень, конечно, извини, обстоятельства пока что выше нас. Но запомни, что мы держим тебя в резерве. У нас только так: в надежном резерве! Рано или поздно мы тебя разыщем, и тогда разговор у нас пойдет иной. Запомни: у нас только так!»