Граница нормальности

Цыбиков Ч.

— Никита, — сказал Генри Аббасович, глядя в компьютер, — не сидел бы ты у окна.

На мониторе мелькали кадры из «Храброго сердца». Генри Аббасовичу этот фильм очень нравился. Ему вообще нравились фильмы с героической тематикой. Лично я не вижу в этом ничего странного. В самом деле, почему инопланетянам не могут нравиться фильмы с Мэлом Гибсоном?

— А вот скажи мне, — начал Никита, аккуратно подбирая слова — вопрос этот мучил его давно, с самых похорон Петьки, — вот Петька

меня тогда защищал от собаки. Сейчас вместо него ты. Ты тоже будешь меня защищать от собаки?

— Да, — сказал Генри Аббасович, — естественно.

— А если тебя собака загрызёт? — спросил Никита, подставляя ладошку под дождь.

— Это честь для меня, — ответил Генри Аббасович. Подумав, добавил:

— Ну и для неё, наверное. Я же всё-таки инструктор по тактике и боевым искусствам.

Никита сосредоточенно смотрел, как капли стекают по тоненькой нитке браслета и срываются вниз.

— Слушаю, — неожиданно сказал Гении Аббасович. Никита посмотрел на него. Генри Аббасович бросил смотреть фильм, встал, вытянувшись в струнку, и вещал в пространство.

— Никак нет, не тонет. Просто высунул руку под дождь. В открытое окно. Я говорил ему. Хорошо. — Генри Аббасович ослабил правое колено, точь-в-точь как солдат по команде «Вольно» и сказал:

— Никита, ты бы все-таки закрыл окно, а? Лев Николаевич лично просил.

— Ладно, — сказал Никита и слез с подоконника.

В дверь зазвонили.

— Иду, — откликнулась Никитина мама, и, судя по звуку шагов, действительно пошла открывать дверь.

— Здрасьте, теть Люд, Никита дома?

— Здравствуйте, ребята! У-у-у как вы подросли за лето!

И далее в том же духе.

— Прячься, — сказал Никита, и открыл верхний ящик письменного стола.

— Чего это я должен прятаться? — ощетинился Генри Аббасович.

— Слушай, я же не могу объяснять всем подряд, кто вы такие.

— Так бы сразу и сказал, — сказал Генри Аббасович и ловко спрыгнул.

В Никитину комнату вломились Колька и Ромка. Именно вломились, по-другому не скажешь. Первым, как всегда, Колька.

— Здорово, Никитос, — сказал Колька и крепко пожал Никите руку.

— Здорово, Колян, — ответил Никита.

— Привет, Никита, — сказал Рома, подумал и добавил, — ну в смысле здорово.

Колька плюхнулся на диван, оглядел комнату, словно был здесь впервые, и спросил:

— Что нового в городе? Какие тут у тебя без нас делишки были?

Никита посмотрел на Кольку. Потом на Ромку. Потом снова на Кольку. Помолчал и сказал:

— Ничего. Ничего интересного. Я ж тут один был.

* * *

Немножко в сторону.

О том, почему инопланетян зовут Петьками и Екатеринами, Никита задумался много позже, и ещё позже выяснил, что сразу после того, как он им помог с водой, они всей колонией приняли земные имена и отчества и больше никогда своих старых имен не употребляли.

«Чтобы тебе было удобнее».

Очень простое объяснение для столь странного поступка, не правда ли?

* * *

— Завтра после обеда мы идем на свадьбу, — сказал Генри Аббасович. За прошедшие два года он сильно сдал. Если точнее — за последние полгода. Видимо, нелегко давалась ему эта работа — быть при Никите.

— К кому на этот раз? — спросил Никита.

— Екатерина Львовна выходит замуж за Эммануила Петьковича.

— Эммануила? Это который…

— Да, — сказал Генри Аббасович, — это сын Петьки.

— Генри, — сказал Никита, — ты чего грустный такой? Я вижу, ты что-то все грустнее и грустнее с каждым днем.

— Никита, — сказал Генри Аббасович, — Я грустный оттого, что, как выяснилось, я не очень хороший человек.

— Почему? — удивился Никита.

— Я завидую Петьке, — грустно сказал Генри Аббасович. — Вот судьба, достойная легенды. Мне не такой уж длинный век остался, а я ни разу за тебя не бился. А ведь долг прежде всего, я должен радоваться, что ты не подвергался опасности, а я думаю только о себе.

— Погоди, — сказал Никита ошеломленно, — а сколько вы живете?

— Примерно пять земных лет, — ответил Генри Аббасович. — А сколько тебе лет?

— Мне? — Никита замялся. Как-то неудобно сообщать человеку, что ты уже прожил в два раза больше, чем тот проживет. — Мне одиннадцать.

— А сколько ты ещё проживёшь? — заинтересовался Генри Аббасович.

— Не знаю, — сказал Никита. — Наверное, лет сто.

— О! Тогда все понятно, — сказал Генри Аббасович.

— Что понятно? — спросил Никита.

— Человек, который живет так долго, может позволить себе быть и добрым, и справедливым. У него есть на это время.

Никита удивился. Такой поворот мыслей никогда ему в голову не приходил.

— А вы что же, недобрые? — спросил он.

— А мы просто живём, — сказал Генри Аббасович.

Оба замолчали.

— А сколько тебе лет? — спросил наконец Никита.

Так, чтобы не молчать.

— Три.

— Значит, ты проживешь ещё два года? — обрадовано сказал Никита.

Видите ли, когда тебе одиннадцать лет, два года кажутся значительным сроком.

— Нет, — сказал Генри Аббасович. — От силы полгода.

— Почему?

— Потому что, у нас другой цикл. В ваши сутки вмещается около одиннадцати с половиной наших.