Граница
Шрифт:
— Про Саха ничего скажу, — сказал Пайда Белый, — но веретенники много на себя берут. Когда Чакст в Светлоречье сел, что они говорили? — Повеление верховника! — А когда скирлинги из Светлорядья Чакста вышибли, то в Архоне никто не почесался. — Архонских пауков видели все, а вот говорили с ними только веретенники. А о чем, того никому не ведомо. И что в их указах от смертоносцев исходит, а что веретенники от себя добавляют, того не разобрать. Хотя добавляют, похоже, немало.
Конца этого разговора Самоха не слышал, потому что уснул, и проснулся только когда, спустившийся с верхней палубы, Пайда Белый тронул его за плечо.
— Лук в чехол положи, — сказал Белый, — наверху
— Не разглядел, кого? — спросил Самоха.
— Да поди их разбери, кто там у них кто. Но одежда на них была богатая.
— Ладно, понял. Вы тут тогда тоже, держитесь друг к другу поближе, что ли.
— Не боись, — засмеялся Белый и стал укладываться.
Наверху, после душноватого отсека, было прохладно. Корабль двигался, окруженный непроницаемой стеной тумана, видимость упала до десяти шагов, и Самоха все же расчехлил лук. То же самое сделали Клепила и Жуч. Может быть, это была излишняя предосторожность, но, замершие, через каждые двадцать шагов, вдоль бортов гвардейцы были вооружены только копьями и мечами.
— Клепила, — спросил Самоха, — как думаешь, почему ход не сбавляем? И ночью и сейчас.
— Сам удивляюсь, — ответил Клепила. — Может волшебство какое, хотя я про такое волшебство не слыхивал. А то есть еще такой полосатый плавунец. Он совсем маленький, не больше двух локтей и плавает всегда одной и той же дорогой, как по нитке. Вот может его как-то приспособили путь указывать. Хуррениты народ хитромудрый.
Ветра почти не было, поэтому паруса были убраны, «Орел» шел на веслах. Полукруглые окна надстройки, застекленные прозрачными кусками крыльев базальтовой мухи слепо глядели в туман. Что за ними творится было не разобрать, но Самоха то и дело поглядывал в их сторону, надеясь, что мелькнет там лицо принцессы Ольвии или, может быть, одной из ее придворных дам.
Один раз ему показалось, что он увидел чье-то лицо, прижавшееся изнутри к окну, но тут посторонний звук отвлек его внимание. Резкий скрип уключин чужих весел.
Из пелены тумана выскочила большая лодка, не уступавшая размером менкитской долбленке, но ее борта были надсажены досками, отчего и назывались такие суденышки насадами. Какое-то мгновение насада шла наперерез «Орлу», и лишь, когда ее нос уже почти коснулся весел фрегата, отвернула и пошла параллельным курсом.
Граничары натянули луки, но людям в лодке было не до них. Простоволосый, обнаженный по пояс человек, огромного роста, забинтованный поперек груди, побуревшими от крови, тряпками, лежал на дне лодки, его голову поддерживала женщина в красной накидке и меховой шапке с раздвоенным верхом, обычным убором знатных халашских дам. На веслах вперемежку с гребцами сидели воины, вид которых говорил, что они побывали в серьезной переделке. Собранные из стальных треугольников халашские брони, закрывавшие человека почти до колен, несли следы ударов и были выпачканы в грязи, на землистых лицах не читалось ничего, кроме безграничной усталости.
Самоха опустил лук, а женщина повернув в его сторону лицо, закричала:
— Путники! Передайте всем, погибла вольность халашей и убит князь Тилитский Сапгир, последний ее защитник. Да будет проклято имя Тушманумана! И всего потомства его! И всех слуг его!
Она еще что-то кричала, но «Орел» уже оставил позади насаду, канувшую в пелене тумана, и снова единственным звуком стал плеск воды и скрип уключин.
— Каждый год одно и то же, — раздался за спиной Самохи незнакомый голос. — Опять халашская вольность погибла. Ну, хоть чумы бы им, что
Самоха обернулся перед ним стоял тот, кого старый хурренит Замыка, оставшийся на «Беркуте», называл в устье Хемуля послом Хатом. Теперь Хат был без своих черных доспехов, делавших его похожим на вставшего на задние лапы майского жука. Светло-желтый камзол из телячьей кожи, из под воротника которого выбивались кружева белоснежной сорочки, да малиновые штаны с позументом, заправленные в высокие кавалерийские ботфорты, составляли его наряд. Прямой широкий меч в бронзовых ножнах с массивной витой рукояткой в виде кусающего себя за хвост дракона висел на широком узорчатом поясе. Насмешливые светло-серые глаза смотрели твердо, было видно, что их владелец не привык отводить взгляд.
— Итак, господа-граничары, так кажется вас называет? — начал Хат, тягучим, как у всех южан-хурренитов, голосом.
— Можно и так, хурренит, — благодушно отозвался Жуч. — Хоть, как говорится, хреном назовите, только в рот не кладите. А ты, как я понимаю, посол Хат.
Хат сверкнул белоснежными острыми зубами в волчьей улыбке.
— Можно и так, архонец. Посол хурренитского короля Хат, владетель Гинтийский, к твоим услугам.
— Жуч Лихотский, граничар.
— Могу ли я узнать как зовут твоих товарищей, граничар Жуч Лихотский?
Самоха коснулся кончиками пальцев войлочного колпака.
— Самоха.
— Клепила Хлатский.
— Отлично, — Хат стоял, покачиваясь с каблука на носок. — Что ж, господа-граничары, туман спадает, скоро нашему взору откроются увлекательные картины бедствий и смуты, которой охвачена страна Хал. В ожидании этого, приглашаю вас разделить со мной утреннюю трапезу. К тому же, — добавил он небрежно, — принцесса Ольвия желает познакомиться со знаменитыми архонскими вольными стрелками.
— Благодарствуем, владетель Гинтийский, — как старший, ответил за всех Клепила. — Мы тоже будем рады посмотреть на дочь хурренитского короля.
— Прошу, — Хат пригласил следовать за ним.
Стуча подкованными сапогами, граничары поднялись за Хатом по узкой лестнице с поручнями из красного дерева на капитанский мостик, занимавший, так же как и на шнеке, верхнюю часть надстройки. Гвардеец в шлеме, напоминающим формой муравьиный череп, стоящий у лестницы, проводил их спокойным взглядом из под поднятого забрала.
Стол был накрыт на восемь персон, слабый ветер играл кистями парчовой скатерти. Хрустальные графины с рубиновым и изумрудным вином, серебряные и бронзовые блюда, тяжелые золотые кубки, корзинки с фруктами. Ну, Самоха примерно так и представлял себе стол за которым завтракают принцессы. Капитан Летимак, стоявший у штурвального колеса, приветственно помахал им рукой. Вероятно ни одна особа королевской крови не смогла бы вытряхнуть Летимака из засаленного халата. Правда, теперь длинные уши его кожаной шапки были завязаны на макушке.
— Литиций, вина господам-граничарам. Ну, и нам, грешным, тоже, — сказал Хат.
Появившийся, как из-под земли, Литиций мало походил на лакея. Перебитый нос и багровый рубец Шрама на лбу, а также грязноватый синий кафтан, с петлями для метательных ножей на замшевых обшлагах, красноречиво свидетельствовали, что сервировка стола и наливание вина в чужие кубки вряд ли составляют смысл его жизни, что он немедленно и доказал, расплескав вино по скатерти.
К тому же на левой руке Литиция не доставало доставало двух пальцев, мизинца и безымянного. За стол, очевидно, в ожидании персон королевской крови, садиться не стали. Пили, стоя у лееров. По примеру Хата, граничары маленькими глотками цедили терпкую изумрудную жидкость с запахом полыни.