Граничный Орден. Стрела или Молот
Шрифт:
— Н-нет.
— Понятно, всю ночь о ней думал. К вечеру решишь, что влюбился. Будешь и страшиться ее прихода, и ждать с нетерпением. А потом, когда ты уже поймешь, что не придет, к тебе постучат. И мне любопытно, чего ж она попросит.
Адриан с ужасом смотрел на Марчука, боясь даже предположить.
— Так что, Карницкий, никуда ты не пойдешь, будешь ждать. Ищешь равного отношения, так вот оно — равное. Насчет слухов и чести своей благородной не боись, чужачка там. Но для графа моего слова маловато будет, нужно, чтоб она сама призналась, а ты своим благородным словом подтвердишь ее признания. Понял? Иди. И не вздумай проболтаться графу или графине, иначе они ее вовсе запрут.
Словом, Марчук никак не помог Карницкому
Что этот старый сухарь понимает в чувствах? Разве он заглядывал в ее блестящие глаза, разве затаивал дыхание, когда ее тоненькое хрупкое тельце прижималось к нему? От той вдовушки в Подрачке Аверий ушел, не прощаясь. Даже не оглянулся. За годы службы в Ордене всё теплое и светлое, что когда-то было в Марчуке, скорее всего, усохло и отмерло за ненадобностью.
Карницкий уверен, что никогда не станет походить на Аверия. Он до конца будет беречь человечность, искренность и веру в людей. Даже если в Любаве сидит пришлая душа, это не повод отказывать ей в подлинности чувств. Разве не могла девушка влюбиться в него с первого взгляда? Адриан ведь не урод и не старик, к тому же хорошо сложен и со вкусом одет.
Платье для выхода к завтраку Карницкий подбирал с особым тщанием. Он не хотел выглядеть слишком официально, всё же не ужинать идет, но и домашний наряд не годился, ведь он незваный гость. Остановился на ослепительно-белой рубашке и довольно невзрачном сером сюртуке, который хорошо подчеркивал его плечи и талию. Думал, не стоит ли подвить концы волос, но потом представил скептический взгляд Марчука и отказался от этой затеи.
Завтрак прошел весьма чинно. Графиня похвалила вкус Адриана, граф заговорил о планах постройки двух железных линий, Любава молчала и не отрывала глаз от тарелки. После его сиятельство пригласил Карницкого в кабинет, предложил ознакомиться со вчерашними «Ведомостями» и обсудить кое-какие новости. Порываев будто бы забыл, что Адриан здесь не как гость, а по поручению Граничного ордена. Возможно, так графу было проще смириться с присутствием орденцев.
В конце беседы Карницкий всё же заговорил о Любаве.
— Мы бы не стали злоупотреблять вашим гостеприимством, если бы вы позволили нам поговорить с ней. Мой сослуживец, Аверий Марчук, прекрасно отличает слабость ума после тяжкой болезни от вселения чужой души.
Граф нетерпеливо отмахнулся.
— Да что эти мужики вообще могут знать? Думаете, нас с ними различает лишь состояние и знание грамоты? Вовсе нет! Вы же видели вчера пса во дворе, Медведика? Казалось бы, половина его крови идет от хорошей охотничьей породы, где родословная как бы не длиньше, чем у меня. Но половина-то — неизвестно чья! И собака выглядит под стать: ни борзая, ни гончая, не пойми что. И никогда этот пес не сможет быть наравне с чистой породой, учи его, не учи! Он и бегает хуже, и выслеживает хуже, и бестолков изрядно. Единственное добро в нем — это преданность! Вот и с людьми. Сколько ни учи таких, как Марчук, толку с того не будет. Он только и умеет что брехать попусту. Я всегда полагал, что проку от Граничного Ордена нет, вы уж простите меня, Адриан, за откровенность. Одно хорошо — не столь обидно, если кто-то из них помирает. Одним безродным больше, одним меньше. А вам я, конечно, удивляюсь. Уверен, вы вскоре докажете, насколько лучше справляется с этой непростой службой благородный господин. Возможно, благодаря вашему примеру, в Орден пойдут и другие высокородные юноши. И то будет ко всеобщему удовольствию. Не придется всякий раз на приеме у губернатора натыкаться на мужиков вроде вашего Молчана, которые не имеют ни малейшего представления о манерах.
— Так можно ли поговорить с Любавой Игнатьевной?
— Разумеется. Я же не могу препятствовать вам в исполнении вашей службы. Но лишь в присутствии графини и служанки, и никаких Марчуков. Надеюсь, вы понимаете меня.
— Благодарю.
Волей-неволей пришлось Карницкому снова спуститься к старшему и обсудить предстоящий разговор. Но Марчук отнесся к нему несерьезно.
— Да не выйдет у тебя ничего. Лучше жди ночи.
Впрочем, Аверий пересказал слухи, что ходили меж прислуги, чтоб Адриан хоть примерно понимал, что спрашивать.
После полудня согласованная встреча с Любавой состоялась, но разговора, как и предупреждал Марчук, не вышло. Графская дочь отвечала еле-еле, только да или нет, а стоило Адриану копнуть чуть глубже, как графиня тут же влезала в беседу, сетовала на слабость Любавы, на потерю памяти и просила не пугать «бедную девочку».
— Может, и впрямь стоило забрать ее к нам и допрашивать без нянек-мамок? — спросил Адриан у Марчука после неудачной беседы.
— Если у тебя ночью ничего не выйдет, так и поступим. Но лучше бы обойтись без этого. Граф — довольно влиятельное лицо в Старополье. Ордену и так придется несладко после вторжения в его семью, а если еще и силой надавить, так Молчан потом намучается. Вспомни Подрачку! Помнишь, как нам быстро роту выделили? А если б Орден рассорился с губернатором, так тот мог бы неделю носом крутить. Отказать бы он не отказал, зато препонов бы наставил, отговорок бы напридумывал… А потом бы еще обвинил нас в потере деревни, мол, не справляется Орден. Нет, Карницкий, то, что граф решил скрыть наше появление в своих владениях, нам лишь на руку. Пусть бы и дальше так было. Пусть лучше один Порываев на нас зуб имеет.
— Но если Любава и впрямь…
— Скажет, что не оправилась она после болезни, и похоронит честь по чести.
После ужина Карницкий не находил себе места. Стоит ли снова сходить к Марчуку? А зачем? Что он скажет нового? Или лучше закрыться на щеколду, и пусть она стучит без ответа. Но тут в памяти всплывали слова Порываева, что благородный человек с рождения лучше простого люда. Неужели Адриан так слаб и труслив, что боится какой-то девчонки? Нет, он поговорит с ней прямо и откровенно. И не даст отвлечь себя пустыми разговорами. Или поцелуями.
* * *
Она лежала в его объятиях, горячая и влажная, мокрые прядки волос прилипли к ее лбу и вискам. И без того острый нос заострился еще сильнее, лишь глаза мерцали в скудном свете догорающей свечи. Как у кошки.
— Я женюсь на тебе, — прошептал Карницкий, целуя ее пальцы. — Завтра же пойду к твоему батюшке и попрошу твоей руки.
Любава тихо рассмеялась.
— Не согласится. Он ведь уже другому слово дал. Нет, расстаться нам надо. Только еще чуточку побуду с тобой, и всё.
— А как же ты… как теперь будешь? Ты ведь теперь уже не… — Адриан не знал, как бы так выразиться, чтоб не оскорбить слух девушки.
Она повернулась к нему лицом и прошептала:
— А давай сбежим? Вдвоем? Ты и я! Далеко-далеко, где никто не будет знать, кто мы и откуда.
— Это куда же? В Братину, что ли? И на что жить? К тому же Орден есть всюду, нас быстро отыщут и назад вернут.
— А мы спрячемся в какой-нибудь глухой деревушке!
— В глухой деревушке нас еще быстрее поймают. И в жарник засунут, — с тоской сказал Адриан.
— На жизнь мы точно заработаем. Не думай, что я совсем уж маленькая и глупая. Я много всего знаю и умею. Если немного поможешь, я мигом научусь читать и писать. Считать умею хорошо, и складывать, и умножать, и делить. Например, торговать начнем. Я буду учет вести! Книгу особую сделаю. Курочек заведем, гусей. Только собак не надо, я их с детства боюсь. Рисовать умею. Как нарисую черный квадрат, сразу прославлюсь и разбогатею. Хотя рано тут квадраты рисовать, не оценят пока.
Любава весело щебетала, строила планы и не видела помертвевшего взгляда Карницкого. Он такое уже слышал, пусть и не слово в слово. «Я, я много всего знаю, научу всякому! Алгебре там, геометрии».