Гравер
Шрифт:
В доме старика Нормана, похоже, уже давно и уверенно хозяйничал новоявленный тесть. Он хмуро поинтересовался, кто он такой и что ему надобно, затем неохотно пропустил, громко и недовольно кликнув супругу. Присцилла, опасливо косясь на мужа, сообщила скороговоркой, что папа помер уже два месяца как, что похоронили, слава богу, как подобает доброму христианину, хотя и говорили тут про него пустые люди невесть что. «Помер легко. Утром выхожу, он на крылечке сидит. Ну ты знаешь, он так часто сидел. Но чтоб до утра, такого не бывало. Подхожу, а он уж и холодный совсем».
Затем, почему-то понизив
Зашла в дом, оставив его на пороге, погромыхала в чулане и вынесла давно знакомый Граверу добротный дубовый, кованый медью чемоданчик с инструментами. «Нужно?» — она вперилась в него выжидающим, мышиным взглядом.
— Они, между прочим, хороших денег стоят, — вдруг вмешался ее супруг, протирая о фартук руки, красные и пупырчатые, как вареные раки. — Так что ежели тебе не нужно, можешь и оставить…
— Папа мне так сказал: не поступишь с ними, как я велел, — проклятье твоему дому, — причитала дочь злым, стонущим голосом. — Вот так и сказал, колдун старый. Перед Святым Распятием велел поклясться!
— Мы люди приличные, закон понимаем, — снова угрюмо влез ее супруг, буравя его мелкими, тараканьми глазами. — И в бога веруем. Сказано передать, мы и передаем, без обману. Но и ты уважение имей. Вот так пришел, хвать, и забрал, да?
Гравер кивнул и взял чемоданчик из холодных и неподатливых лапок Присциллы.
— Ты осторожней по улицам-то ходи, — долдонил ему в спину ненавидящий голос супруга. — У нас нынче по осени склизко на улицах-то. Башку расшибешь, не ровён час.
Он снова кивнул и пошел вниз по ступеням.
— Мы ведь, если что, и напомнить можем про ту историю. Кой-кому. А то родня того покойничка нынче на вдову грешит. А она все помалкивала, потому как папашу Нормана боялась, как смертного греха. А теперь, когда папаша богу душу отдал, может и разговориться. Так что ты подумай!
— Я подумаю, — ответил Гравер, не оборачиваясь.
— Эй, парень, — крикнула вдруг ему вслед Присцилла. — Ты не заберешь ли с собой эту чертову псину? Житья уже нету от нее, окаянной. Давеча Барту, мужу моему, ступню прокусила. Два дня, считай, лежал. А дело стояло. Не возьмешь, в живодерню сведем, нам эта уродина не надобна, мы люди серьезные. Заберешь?
— Как найти могилу Хозяина? — спросил Гравер, кривясь от ее пронзительного голоса.
— Как найти. Да очень просто найти. Вторые ворота, те, что возле мыловарни Каспера. Там недалеко. Да спроси у сторожа, он скажет. Там памятник есть. Папаша его сам смастерил, как хворать начал… Так берешь псину-то?
— Беру, — ответил Гравер и, не оборачиваясь, сбежал с крыльца.
Каппа, едва дождавшись, сорвалась с места и ринулась за ним, путаясь у него под ногами и радостно урча и стуча вздыбленным хвостом о его колени.
— Ишь, забегала, сука сраная, — обрадованно и зло заверещала вслед дочь старика Нормана.
— Да сама ты… — сказал вполголоса Гравер.
Каппа отрывистым лаем дополнила недосказанное.
Каппа вывела на могилу сама. Она располагалась между воротами и часовней. Крепкий, трапецевидный памятник серого гранита. Надпись классическим римским капиталием с восхитительной небрежностью мастера:
Man is just a speck
in the Eye of the Lord [1]
Persival Lloyd Vernon
Гравер долго, улыбаясь, водил пальцем по граням высеченных букв, беззвучно шевеля губами, задавая нескончаемые вопросы мастеру, и камень отвечал ему его голосом. Текли слезы, но на душе было светло.
У кладбищенских ворот грудилась стайка нищих. Впрочем, для нищих они выглядели вполне упитанно и добротно. Среди них Гравер без особого удивления признал Барта, мужа Присциллы. Он был пунцов от вина, суетлив. Шагнул навстречу, но Каппа отозвалась таким злобным, хрипящим рыком, что он остановился.
1
Человек лишь пылинка в зенице Господней (англ.) — пер. верстальщика.
— Эй, приблудыш! Так мы насчет чемоданчика недоговорили. Где он у тебя, кстати? Мне тут знающие люди сказали, что там инструменты, которые сумасшедших денег стоят. Я ж знать про то не знал. Ну баба, положим, дура, но я-то не дурак, слава богу. Давай так: ты мне чемоданчик, и лети себе вольной птахой. Так где он у тебя, чемоданчик-то?
— А здесь, — усмехнулся Гравер. — В котомочке. Я ее развяжу, а ты покудова Каппу подержи. Ну?
Он сделал вид, что хочет выпустить из рук ошейник утробно ревущей и рвущейся твари. Барт отскочил с завидным проворством.
— Погоди-ка, — коренастый человек с тяжелой квадратной челюстью, в старой заношенной солдатской блузе и шароварах, вправленных в сапоги, бесцеремонно отпихнул Барта в сторону. — А ну-ка давай, отпусти своего кабыздоха! Я с ними быстро управляюсь, не привыкать. Тявкнуть не успеет, а уж я ей глотку сломаю.
Он улыбался, вертя в руках короткую ременную плетку. Хотел сказать еще что-то, но осекся, встретившись взглядом с сузившимися волчьими глазами Гравера.
— Что ощерился, страхолюдина?! Думаешь, я тебя боюсь? — выкрикнул он плаксивым фальцетом. — Я не таких об колено ломал!
Однако, постояв немного в воинственной раскорячке, вдруг стих, сник и угрюмо отошел, уступив дорогу Граверу и Каппе.
Гравер успокоил Каппу, потрепав ее меж ушей, поправил котомку и, не глядя более на растерянно галдящих людей, зашагал прочь.
— Эй, парень!
Барт быстро шагал за ним, жестами предлагая остановиться.
— Ну?
— Погоди, давай мирно поговорим. Слушай, парень, я ведь не шутки сюда пришел шутить. Я человек приличный и закон уважаю. Не то, что эти. Ну в общем, если мы с тобой полюбовно не договариваемся, я иду прямиком в Городскую управу и рассказываю, что да как было. И как ты думаешь, сколько мне отвалит родня того баронета, которая осталась с носом после его смерти, если я вместе с тобой спроважу в тюрьму Ее величества также и шлюху Констанс? Я дорого не возьму, но и продешевить не хочу. Думай и не торопись так.