Гравюра
Шрифт:
— Сфотографировать могу я, — сказал Низбет, — и, конечно, сфотографирую. Только вот понимаешь, не могу отделаться от впечатления, будто мы являемся свидетелями и даже участниками действительной трагедии. Вопрос только в том, произошла ли она в прошлом, происходит сейчас или должна произойти в будущем. Обязательно выясни, что это за место. Да, — добавил он, снова взглянув на гравюру, — думаю ты прав. Он вошел в дом. И сдается мне, не с добрыми намерениями.
— Вот что, — заявил Уильямс. — Я отнесу эту штуковину Грину (так звали старейшего члена Совета колледжа, долгие годы исправлявшего должность казначея). Старик должен узнать, что тут изображено. У нашего колледжа есть недвижимость и в Суссексе, и в Эссексе, так что в бытность казначеем он часто бывал в обоих графствах.
— Грин, скорее всего,
— Точно, — припомнил Уильямс. — Уехал в Брайтон. Ну что ж, займись фотографированием прямо сейчас. Я отправлюсь к Гарвуду, а ты присмотри за гравюрой в мое отсутствие. Мне начинает казаться, что две гинеи — цена вовсе не чрезмерная.
Вскоре он вернулся в обществе мистера Гарвуда, заявившего, что он видел фигуру на самом краю, а никак не посреди лужайки. Какую-то белую отметину на спине он помнил, но был ли то крест, утверждать не брался. Все это было изложено на бумаге и скреплено подписью.
— Ну, а как ты собираешься поступить дальше? — спросил Уильямса делавший фотоснимки Низбет. — Неужто целый день таращиться на бумагу и ждать, что произойдет?
— Нет, пожалуй, нет, — отвечал тот. — Но, думаю, нам предстоит увидеть все. Понимаешь, между тем моментом, когда гравюра попалась мне на глаза впервые, и сегодняшним утром прошло немало времени, однако то существо только и успело, что войти в дом. Вроде бы за этот период ему ничего не стоило обделать свои делишки и убраться восвояси, но коль скоро окно открыто, оно, надо думать, еще внутри. Полагаю, гравюру можно оставить с легким сердцем. Мне вообще кажется, что в дневное время на ней ничто не меняется, а если и меняется, то очень медленно. Почему бы нам не пройтись и не вернуться сюда к чаю. Гравюру я оставлю на столе, а дверь запру. Никто, кроме прислуги, туда не войдет.
Все трое одобрили это предложение, разумно рассудив, что раз они не расстанутся, то и не проболтаются никому постороннему, а то ведь подобная история могла переполошить все Фазматологическое (Призраковедческое) общество.
Что они делали до пяти часов, для нас интереса не представляет, но примерно в это время все трое уже поднимались по лестнице, ведущей к комнатам Уильямса. Дверь оказалось открытой, чему, впрочем, удивляться не следовало: по воскресеньям обслуживающий персонал колледжа являлся за распоряжениями на час раньше, чем в будни. Однако их все же ожидал сюрприз. Первым делом они увидели гравюру, прислоненную к стопке книг на столе, где ее и оставили, а потом с удивлением отметили что слуга Уильямса сидит на хозяйском стуле, уставясь на нее с неподдельным испугом. Поражал не испуг, а тот факт, что Роберт Филчер (имя вовсе не выдуманное), считавшийся примерным служителем и являвший собой образец поведения для прочих не только в своем, но и в соседних колледжах, уселся без спросу на хозяйский стул, да еще и таращился на предмет, к которому не имел ни малейшего отношения. Тот и сам чувствовал себя нарушившим приличия. Завидев вошедших, он поспешно, хотя с заметным усилием поднялся и сказал:
— Прошу прощения, сэр, за то что позволил себе вольность сесть.
— Ничего, Роберт, — успокоил его мистер Уильямс. — Я как раз собирался спросить, что вы думаете об этой гравюре.
— Хм, сэр, конечно, вам лучше знать, но я не повесил бы такую картинку там, где ее могла бы увидеть моя малышка.
— Вот как, Роберт? А почему?
— Не повесил бы, сэр. Помню, бедной девчушке как-то показали картинки из Библии, так потом нам пришлось сидеть с ней три или четыре ночи. А случись ей увидеть скелетину или что оно там такое, утаскивающее несчастного младенца, было бы еще хуже. Знаете ведь сэр, детишки пугаются таких вещей. Я бы даже сказал, сэр, что такую картинку вообще не стоит оставлять на виду: вдруг она попадется на глаза кому-нибудь нервному… Какие будут распоряжения на сегодняшний вечер, сэр? Благодарю вас, сэр.
С этими словами сей достойный человек вернулся к выполнению своих обязанностей, тогда как (в этом вы можете не сомневаться) мистер Уильямс, не теряя времени, принялся рассматривать гравюру. Дом, ущербная луна и плывущие облака оставались
С пяти до семи вечера трое товарищей по очереди следили за гравюрой, но больше никаких перемен не отметили. Наконец, порешили спрятать ее понадежнее, а вернувшись после Совета, взглянуть снова.
Когда они вернулись, гравюра никуда не делась, и дом, и лунный свет остались прежними, а вот фигура с младенцем пропала бесследно. Им не осталось ничего другого, как провести остаток вечера, листая географические справочники и путеводители. И наконец (возможно заслуженно), Уильямсу улыбнулась удача. В 11:30, в «Путеводителе по Эссексу» Мюррея, он прочел следующие строки:
16 1/2 мили. Эннингли. Достопримечательности: церковь нормандского периода, существенно перестроенная в прошлом веке в духе классицизма. Сохранившиеся надгробия семейства Фрэнсисов, чей особняк «Эннингли-Холл», солидное строение эпохи королевы Анны, находится сразу позади кладбища, в парке, площадью около 80 акров. Род Фрэнсисов прервался, ибо последний его отпрыск таинственно исчез в 1801 г., будучи еще младенцем. Его отец, мистер Артур Фрэнсис был известен в округе как талантливый гравер-любитель, работавший в технике меццо-тинто. После пропажи сына он вел в «Эннингли-Холле» затворническую жизнь и был найден мертвым в своей мастерской в третью годовщину несчастья, только что закончив работу над уникальной гравюрой с изображением его родового гнезда.
Похоже, изображение удалось идентифицировать. И действительно, мистер Грин, по возвращении уверенно опознал Эннингли-холл.
— А как насчет фигуры, Грин? — не мог не полюбопытствовать Уильямс. — Есть какие-нибудь соображения?
— Ну, Уильямс, не то, чтобы я был уверен… Однако давно, еще до моего приезда сюда, в тех краях поговаривали, будто старый Фрэнсис очень уж рьяно охотился за браконьерами, а кого ловил, того так допекал, что ему приходилось бежать из графства. Таким манером он выжил всех, кроме одного малого. В те времена сквайры творили что им вздумается, не то, что нынче. Так вот, тот малый, которого ему никак не удавалось выставить, слыл, что для тех краев не такая уж редкость, потомком старинного рода. Будто бы его предки некогда владели тамошним поместьем. Припоминаю, и в моем приходе кто-то имел похожие притязания.
— Вроде как в книге «Тэсс из рода д'Эрбервилей», — вставил Уильямс.
— Ну, не буду утверждать, будто я прочел эту книгу. Но книга — книгой, а тот малый показывал в церкви захоронения своих предков. Фрэнсис долго не мог поймать его ни на чем противозаконном, пока как-то ночью он не попался лесникам в дальнем конце поместья. Я мог бы показать это место: на самой границе угодий, некогда принадлежавших моему дяде. И — вы только представьте себе! — у них вышла стычка, да такая, что Годи (точно, теперь я вспомнил, его звали Годи. Вот ведь не повезло бедолаге) застрелил одного из лесников. А Фрэнсису только того и надо было: он мигом организовал суд присяжных — знаете небось, что за народ были тогдашние присяжные, — и Годи без промедления вздернули. Мне показывали его могилу, к северу от церкви. В тех местах так принято: на северной стороне хоронят казненных и самоубийц. А потом пошли толки, будто какой-то друг этого Годи (не родич, потому как родичей у бедняги не имелось; он был последним в своем роду, так сказать spes ultima gentis [2] ) замыслил в отместку похитить сына Фрэнсиса, чтобы покончить и с его родом.
2
Последняя надежда рода (лат.).