Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Вчера вечером, когда я ушел… Помнишь?.. Я стоял на мосту и смотрел в воду. Нет, она не манила меня… Теперь я уже знаю, что не способен на это. Я стоял, и все. Оглянулся и заметил в нескольких шагах тебя. Ты притулился под синим фонарем в поношенном пальтишке, ссутулившись под бременем забот и прожитых лет. Меня вдруг охватила жалость к тебе, к себе, ко всему. Я знаю, ты оберегал меня, совершенно искренне считая, что я тебя не вижу.
Отец!
— Павел…
Стук прекратился.
Зашаркали, удаляясь, шаги, гулко хлопнула дверь подъезда.
За тридевять земель уносит память!
Опять и опять возвращаться мыслями
К чему?
Он вспоминает, как в эту комнатку заглядывало летнее утро. Когда-то здесь бывало совсем не плохо. Порой бренчала гитара и раздавались песни, на пыльном полу валялись раскрытые книги. Собственно, ничего не изменилось. Та же кушетка с продавленными пружинами, звездный атлас, колченогий стул и таз с оббитой эмалью. У окна — столик, здесь между пыльной фигуркой очкастой совы и лампой с бумажным абажуром хрипит самодельный радиоприемник. Павел собрал его сам, и чтобы извлечь из хаотического треска и завывания голос хотя бы пражских станций, нужно хорошенько стукнуть по этой деревянной коробке. Здесь две двери: одна — всегда запертая изнутри — ведет в мастерскую, вторая выходит прямо в коридор. Убожество мебели, приобретенной за бесценок у староместских старьевщиков, не лишает каморку уюта. Здесь можно читать и мечтать. Здесь чувствуешь себя самостоятельным и взрослым. Стоит только запереть двери.
Днем из мастерской доносится перестук двух швейных машинок, слышно, как подмастерье Чепек скрипучим голосом отчитывает ученика, как отцовский басок пришепетывает: «… Извольте, эту складочку уберем, здесь чуточку припосадим… так… и костюмчик выйдет на славу…»
За окном на галерее мелькают люди. Случайный прохожий заглянет иногда в окошко, но что можно увидеть сквозь стекла, матовые от пыли?
Изредка сюда вторгается ватага школьных товарищей и наполняет комнатку гамом и возней. А совсем недавно, с месяц назад, здесь были храбро распиты две бутылки дешевого разливного вина. Молодежь шумела до поздней ночи, пока не постучали в стенку разбуженные соседи.
Тогда здесь жил совсем другой человек — юнец, который изредка одалживал у отца бритву и помазок, чтоб сбрить с подбородка несколько волосков и придать себе необходимую самоуверенность перед свиданием.
— Смотри нос не отрежь, — советовал отец серьезно, а в морщинках у губ таилась улыбка. — Подождет, не убежит!
Они с отцом любили друг друга. Отец умел быть великодушно понятливым, обращался с ним как со взрослым и всегда ровно. Восемнадцатилетний мужчина умеет ценить это. Отец не задавал неуместных вопросов, и поэтому не было необходимости лгать. Наверное, они так хорошо понимали друг друга именно потому, что разница в возрасте между ними более сорока лет. Павел рос единственным, поздним ребенком под крылышком вечных забот стареющих родителей.
Старые люди боязливы и неразумны, с ними нужно терпенье. За каждым углом им мерещится опасность. Особенно маме: «Этого нельзя, того не смей! Ты ведь один у нас, Павел! Павличек! Ни во что не вмешивайся, дитя мое!» Он принимал нравоучения с мужской досадой, втайне подозревая, что родителям, по малопонятным причинам, нравятся эти нудные причитания. Конечно: война! Немцы сначала обкорнали наши границы, а теперь разгуливают по всей стране. Бесконечные сообщения о победах на суше, в воздухе и на море, сопровождаемые барабанным боем! И называется это: Protektorat f"ur В"ohmen und M"ahren. Но старый Чепек упрямо именует его, это так называемое государство, — Протентократ[41].
«Ох,
В школе зубри биографии нацистских «апостолов», если не хочешь, чтоб тебя засыпал на выпускных экзаменах немецкий инспектор: «Also, sagen sie mir, wo wurde Adolf Hitler geboren? Und jeitzt etwas "uber das Winter-hifswerk»[42]. «Героические немецкие вооруженные силы снова потопили столько-то и столько-то кораблей водоизмещением…»
Потанцевать негде, в кино скулы сводит от зевоты: бесконечный журнал — сплошное хвастовство и пресмыкательство перед фюрером.
Мама сидит по вечерам, спустив очки на кончик носа, и читает, шевеля тонкими губами, Библию. Отец — напротив нее. Ругает эрзацы, из которых разве что волшебник может состряпать костюм. Он не ходит больше в кафе «Вдова Йозефа Шлапака», сидит дома, читает Ирасека. Он патриот, немножко старомодный, как и те костюмы, что выходят из его добропорядочной мастерской.
Куда деваться?
Что делать?
Немцы явились — уберутся, союзники в конце концов намылят им шею, и снова будет порядок. А я? Когда человеку восемнадцать, он мучительно ищет, сам не зная что, им владеют желания, жажда, тревожные мечтания, неясные, сильные до боли.
Протекторат — мерзость, школа — мерзость. Что делать? Научиться жить на крохотном просторчике согнувшись; жить этим нудным, как жеваная резина, «временно»; мучиться чепухой, развлекаться чепухой, ведь стенку лбом… и так далее! А девушки — робкие, мимолетные встречи на Петршине, которые кончаются неуклюжим поцелуем у запертого парадного. И все! Иногда он говорил себе: это неправильно! В твоей стране немцы. Они бросают людей в тюрьмы, убивают… Но что ты можешь сделать, если старшие так безнадежно изуродовали этот мир? Ты попал в него не по своей вине. Ты выбрал бы для себя иной мир, но тебя никто не спрашивал. Итак, все «временно»! Все равно: ты сдашь выпускные экзамены, и тебя проглотит военный завод; либо погонят в Германию, и ты побредешь с узелком в руке, но не как сказочный Гонза, а просто по мобилизации, и будешь гнить там, гнить, тянуть ненавистную лямку, пока вся эта мерзость не кончится. Ужасные, проклятые годы! Изволь отложить свои мечты на неопределенное время.
Но жить все-таки нужно. Как бы там ни было!
И сегодня…
За тридевять земель уносит память!
Часы за стеной величаво пробили одиннадцать. Старый дом уснул. Только тот, в каморке, лежит навзничь, крепко прижав руки к телу. Глаза широко открыты, всматриваются в черноту, мысли летят.
И все возвращается, все приходит снова. Сколько дней это длилось? Как началось?
В один прекрасный день в восьмом классе «Б» окончились выпускные письменные экзамены…
I
— Павел, — слышит он из темноты тихий голос.
Он не удивляется. Этот голос все еще живет в нем.
— Ну?
— Что с нами будет?
Все тот же вопрос. Вездесущий. Но и это не удивляет Павла. В первые дни он знал, как уйти от него. Хотя бы на время. Но с каждым днем это становилось все трудней. Услышав вопрос, он не находил ничего разумнее, как обнять ее и поцеловать. Это было просто и действенно. Он что-то говорил, понимая, что необходимо поскорей отвести ее мысли в тихое русло еще и потому, что молчание можно было счесть за ответ. Но что ответить? Есть тысяча вариантов, может быть. А может быть, ни одного. Все только — «может быть».