Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле
Шрифт:
На улице появились испанские конники, десятка два. На них были красные куртки, кожаные колеты, высокие сапоги со шпорами. Ехали они на прекрасных рыжих конях. Длинные пики упирались в стремена. У некоторых поперек седел лежали короткие аркебузы, а у двух конников в первом ряду — даже тяжелые колесные пищали. У каждого шпага на боку и кинжал за поясом. Гордой была их посадка, надменными были их лица, хозяевами ехали они по вымершей улице Стило. Кампанелла задохнулся от ярости.
Прямо против того места, где они спрятались, перед навесом лежала гора винограда, которую еще не успели перенести к давильне. Здесь на каменной площадке его складывали испокон века.
Но всадник, который
Трое скрывшихся за изгородью были сыновьями этой земли; они знали, что значит для людей, которые живут здесь, виноград. С ним обращались любовно. Ребенку не простили бы, раздави он виноградную гроздь для забавы. А теперь испанцы виноград топчут, хотят показать всем жителям Стило, испуганно смотревшим сквозь щели в ставнях, кто здесь хозяева.
Мавриций побелел от унижения, ярости и стыда. Что они могли — он с пистолетом и шпагой и два безоружных монаха?
Отряд еще не миновал изгородь, за которой они затаились, как на улице навстречу ему появился ослик, навьюченный полными корзинами. Его хозяин задержался на дальнем винограднике. Ослик заметил коней и остановился. Испанец, ехавший первым, что-то крикнул. Виноградарь испуганно попытался стянуть ослика на обочину. Тот заупрямился. Напрасно хозяин колотил его палкой. Ослик стоял как вкопанный. Испанец поднял аркебузу, опустил кремень, небрежно прицелился и выстрелил в осла. Тот с ревом рухнул вначале на колени, потом повалился набок. Из корзин высыпались виноградные гроздья. Хозяин ослика закричал и заплакал. Испанец, аркебуза которого еще дымилась, с хохотом наставил на крестьянина пику и на ломаном итальянском языке приказал убрать падаль. Виноградарь, причитая, оттащил ослика на край дороги. За ним по камням потянулась темная полоса крови. Испанцы, не оглядываясь, поехали дальше. Виноградарь стал колотить кулаками по камням, разбивая руки в кровь, и отчаянно кричать, оплакивая свою потерю и проклиная на чем свет стоит испанцев, которые были уже далеко.
— И этого мы им не забудем! — шепотом сказал Дионисий.
Они еще не успели выйти из укрытия, как по улице, стуча в барабан, прошел городской глашатай. Объявлял приказ испанцев — выдавать бунтовщиков, за что полагается награда, и не укрывать их, за что полагается суровое наказание. Надо скрываться. Но как? Где?
— Я пойду в Стиньяно, — сказал Кампанелла.
— Тебя там знает каждый! — возразил Дионисий. — Опасно!
— В нашем положении все опасно, — почти беззвучно сказал Кампанелла. — Там меня, действительно, знает каждый, и потому, надеюсь, не выдаст никто.
Выбор невелик. Итак, Кампанелла пойдет в Стиньяно, Дионисий постарается укрыться в дальнем монастыре, где у него есть друзья. Мавриций ночью тайными тропками попробует добраться до фуорушити.
Кампанелла шагал по дороге, по которой он в детстве столько раз ходил из родной деревни в Стило и из Стило в деревню. Он знал на ней каждую выбоину, помнил каждое дерево, каждый куст. Сегодня она казалась ему бесконечно длинной и полной опасностей. Гора Стило, на которой должны были собраться праведные воины в белых одеждах, темнела в вечернем небе немым горьким укором. Отсюда все должно было начаться и здесь все, не начавшись, кончилось. Обманули все надежды и расчеты, обманули светила. Вчера о нем говорили как о Мессии,
Чем ближе Кампанелла подходил к дому, тем больше его одолевали сомнения. Он не рассказывал о заговоре ни отцу, ни брату. Но слухи до них, конечно, доходили. Если сейчас он появится в родном доме, ему не утаить, что он скрывается. Отец станет расспрашивать, что сын собирается делать дальше, зачем вернулся. Уйти из дома на столько лет, странствовать по стольким городам, прочитать столько книг, чтобы вернуться в родную деревню нищим монахом? Нет, не удержится отец. Как его ни проси, непременно будет говорить о сыне с соседями — и похваляться, и горевать.
Колокола зазвонили «Ангелус» — вечерний этот звон обычно вызывал в душе светлую грусть, но сейчас нагонял тоску, звучал погребально. Не пойдет он домой. Не вынести сейчас ни укоров, ни советов отца, ни огорченного недоумения матери, ни ее хлопот. Но куда деться? В горы, к фуорушити? Признают ли они его? А может, уже ушли в дальние убежища, прослышав об испанцах? Нельзя было расставаться с Маврицием, надо было вместе с ним пробираться в горы. Бесплодное сожаление.
Глава XLIII
Начались мучительные дни скитаний. Кампанелла переоделся в крестьянскую одежду, которую ему дал, обмирая от страха, один из стиньянцев. Попросить у него крова Кампанелла не решился. Скитался вокруг Стиньяно, прятался, благо, с детства знал тут каждую рощу, где можно укрыться, каждую яму, в которой можно спрятаться, ел что придется, исхудал, оброс бородой. Его трясло то ли оттого, что недосыпал, то ли лихорадка начиналась. Ему казалось, что переодетого, с лицом, покрытым многодневной щетиной, его не узнают. Он и сам едва узнал себя, увидев свое отражение в воде. Но разве ему достаточно спастись самому? Неужели все, к чему они готовились, все, о чем они мечтали, пропало?
Кампанелла решился пойти в монастырь, где есть монахи, недавно жадно внимавшие его речам. Перед иноком-привратником появился крестьянин в бедной, оборванной одежде. Он сказал, что хочет позвать отца Ипполито к умирающему. Привратник неохотно согласился. Брат Ипполито, один из заговорщиков, не сразу узнал Кампанеллу, а узнав, задрожал, лепеча о смертельной опасности. Он умолял Кампанеллу уйти. Настоятелю доверять нельзя. У него побывал испанский офицер, возглавляющий розыски мятежников в здешней округе. Ипполито и сам подумывает о бегстве. О том, чтобы через него, недавно столь пламенного сторонника, связаться с другими, и думать нечего. Надо как можно скорее уходить!
Кампанелла чувствовал, что заболевает. Укрыться в церкви соседнего селения? Церковь — убежище. Испанцы жестоки, но они католики и не ворвутся в храм. Полной уверенности, что это действительно так, у него нет, но выбирать не из чего. Нужна передышка, нужно место, откуда он свяжется с Дионисием, с Маврицием, с заговорщиками, на которых еще надеется.
Священник действительно не отказал ему в приюте. Кампанелла не стал объяснять, кто он. Сказал лишь, что над его жизнью нависла угроза. Он молит разрешения укрыться в святых стенах. Проговорив это, он спохватился: крестьянин, одежду которого он надел и на которого старался походить, попросил бы убежища иными словами. Однако священник не стал его ни о чем расспрашивать и повел себя так, будто появление беглеца не неожиданность. Это должно бы насторожить Кампанеллу. Но он так измучился за дни, слившиеся в его сознании в сплошную череду унижения и отчаяния, что не задумался над тем, с какой легкостью получил убежище. Возможность вымыться, лечь в тихой каморке на постель была блаженством. Однако скоро его разбудили.