Гражданин начальник
Шрифт:
Итак, парень сидел, закинув ногу на ногу, откинувшись на спинку стула, поигрывая носком туфли, – так в этом коридоре не сидят. В позе сквозила непричастность к здешним кабинетам и их служителям. Человек вызванный – уже зависим. Даже если его пригласили консультантом, экспертом, советником. Так уж сложилось, что прокуратура в восприятии наших граждан являлась учреждением если и не зловещим в полном смысле слова, то весьма непредсказуемым.
А этот парень сидит, закинув ногу на ногу. Причем газета ему явно надоела. Пафнутьев знал, как читают газету с интересом, как скучают с газетой, как с помощью газеты тянут время, как маскируются. Так вот, этот тип – маскировался.
Напустив на лицо скуку, Пафнутьев, не отрывая взгляда от газет, медленно двинулся в конец витрин, намереваясь обогнуть их и зайти с другой стороны. Но обладатель желтых туфель, видимо, ожидал чего-то похожего и тут же двинулся в противоположную сторону. Ему казалось, наверно, что он выбрал удачную позицию – оставаться невидимым, находясь в шаге от объекта наблюдения. Действительно, едва Пафнутьев обошел витрину, парень нырнул за поворот.
«Если допустить, что этот тип сидел в приемной Колова, – подумал Пафнутьев озадаченно, – если я уверен, что наткнулся на него в прокуратуре, если я вижу его сейчас в двух шагах, то просто вынужден сделать вывод прямой и очевидный – слежка. Но, судя по всему, парень в оперативном деле новичок. Настоящие оперы такие туфли не носят. Тем более на работу. Хорошие вещи ныне у кого угодно вызывают настороженность и желание немедленно ими возобладать. Для опера это не просто недосмотр, это грубая ошибка, в которую и поверить-то невозможно. Отсюда вывод... Туфли для него – вещь настолько естественная, что он даже не подозревает, что выглядит вызывающе. И в прокуратуре вел себя глупо, стараясь подчеркнуть пренебрежение ко всем этим допросам, вопросам, запросам... И сидел в конце коридора, в небольшом тупичке. Обособлялся. Следовательно, ни в какой кабинет не стремился – люди обычно торчат у двери, за которую им необходимо попасть. Это не опер», – твердо решил Пафнутьев.
«Кто же он?
Представитель противной стороны? Другими словами, убийцы приставили своего наблюдателя?
Но как тогда понимать его пребывание в приемной Колова? У того есть оперы, и неплохие, грамотные. Почему же он прибег к помощи этого пижона?»
Пафнутьев озабоченно посмотрел на часы, дескать, пора. И, не оглядываясь, пошел прочь от газет. И подумал, поймал себя на опасливой мыслишке – пистолет остался в сейфе. Напрасно. Если сегодня все сойдет, на будущее надо иметь в виду.
Это был обычный пятиэтажный дом из серого силикатного кирпича. У подъездов сидели старушки, в стороне, на железных прутьях, крючьях, кольцах визжали дети, воображая себя не то космонавтами, не то обезьянами – и то и другое приводило их в одинаковый восторг. Сваренные из толстой проволоки аттракционы, призванные украсить детство, похоже, вполне справлялись с поставленной задачей. В глубине двора за разросшейся зеленью, полувытоптанной, полуобломанной, виднелась покосившаяся беседка, которая вряд ли когда пустовала. Пафнутьев и сейчас мог поспорить, что, зайдя в нее, увидит подвыпивших мужичков, перекидывающихся в картишки, в домино, в углу обязательно стоит замызганная сумка, а в ней несколько бутылок водки, которые мог купить каждый желающий за тройную, естественно, цену.
Старушки на скамейке шептались зловещими голосами, обсуждая утреннее происшествие, коснувшееся их дома, их соседа, на прохожих поглядывали с подозрением, дружно замолкали при появлении нового человека, отовсюду
Пафнутьев, поколебавшись, решил вначале заглянуть в беседку.
– Привет, труженики! – сказал он, входя. – Как жизнь молодая?
На него уставились молча, неодобрительно. Здесь не принято было приветствовать, восклицать, вот так круто входить в разговор. Пафнутьев знал об этом, но на нарушение обычая пошел сознательно.
– Водка есть?
И опять никто не ответил, но на него посмотрели уже с интересом, как на человека в чем-то забавного. Гость явно пренебрегал принятыми нормами общения, не те слова говорил, да и в тоне звучала снисходительность. А должен был проявить зависимость, готовность все стерпеть, чтобы получить в конце концов бутылку. И само слово «водка» вслух не произносится, да еще с такой легкостью. О ней спрашивают как о заветном, о чем и сказать грешно. Сначала одними бровями ты должен вскинуть: «Есть?» Или же произнести нечто незначащее, вроде ни о чем, например: «Ну как?» Да и вопрос задается опять же со смущением и беспомощностью, готовой тут же превратиться в безутешность. А вот так сразу, со ступеньки требовать: «Водка есть?»... Грубо это, безнравственно. Оскорбительно. Мужики от этого вопроса поежились, переглянулись, потупились.
Сознавая все сделанные им оплошности, Пафнутьев вошел в беседку, сел на узкую скамейку, весело глянул на обитателей.
– Ладно, – сказал он, – не будем темнить... Соседа вашего сегодня хлопнули, а мне вроде того, что поручили этим заняться... Тыкаюсь-мыкаюсь, а узнать нигде ничего не могу... Вроде водителем работал, вроде в этом доме жил, вроде жена у него... Дочка где-то... Может, вы чего скажете?
– А чего услышать хочешь? – с какой-то испитой нервностью спросил небритый тощий парень.
– И сам не знаю, – вел свою дурацкую линию Пафнутьев. – К чему подступиться, с какого конца – понятия не имею. Вот и подумал – может, вы чего знаете про этого самого Пахомова? Вы же в этом дворе все знаете... А убили мужика так, что в нашей конторе за головы схватились. Не было такого никогда! Средь бела дня, из двух стволов, на виду всего города... Ошалеть можно.
– Да, гробанули Кольку – будь здоров! – согласился пожилой степенный мужик в спецовочно-синем халате – не то грузчик из соседнего магазина, не то слесарь из ближайшего подвала.
– Главное – узнать, за что! – подхватил Пафнутьев.
– А! – спецовочный махнул рукой. – Какая тайна, никакой тайны тут нет... Вон подойди к подъезду – любая бабка все секреты откроет.
– Ну, бабки – ладно, скажи сначала ты, уж коли давно все известно, – в голосе Пафнутьева прозвучало и почтение к знаниям мужика, и пренебрежение к бабкам, и собственная благодарная заинтересованность.
– Персональным был Колька. Большого начальника возил. Тут надо копать. Говорили ему – брось это дело, запутаешься... Не послушал. И вот, нате вам!
– А здесь, во дворе, он ни с кем не ссорился, морду никому не бил, баб чужих не трогал?
– Не то что не бил, знаться не хотел, – выкрикнул нервный парень с какой-то исступленной обидой. – Ты вот сидишь в беседке? Отвечай, сидишь?
– Ну, сижу, – кивнул Пафнутьев. – И что?
– А он ни разу! Чего ему здесь делать? Бутылку всегда на складе возьмет, начальство в багажнике забудет пару поллитровок, баба в сумочке принесет... На кой мы ему? Какая ему от нас корысть?!
– Тут еще, наверно, и в бабе евойной дело, – проговорил спецовочный. – В Лариске.