Гражданин начальник
Шрифт:
– Попытка ограбления.
– А грабители?
– Сбежали. Так драпанули, что... В дверь сбежали...
– Ну, ты молодец. – Он одобрительно покрутил головой. – Сообразила.
– Тут сообразишь... Если жить захочешь... – Лариса взяла из рук парня телефон, подняла трубку к уху. – Надо же, работает.
– Значит, жизнь продолжается, – сосед подмигнул ей. – Может, в милицию сходить? Тут недалеко, а?
– Да нет, не стоит. Я позвоню им... спасибо. – Лариса втянула в комнату гардину, расправила ее и снова упала в кровать.
...Едва проснувшись, Пафнутьев настороженно прислушался к себе – как голова после вчерашней зверской пьянки? Что делать, что делать, обреченно подумал он. В таком положении оказываемся все мы время от времени. Когда каждая бутылка водки достается лишь героическими усилиями, когда любая закуска вызывает радостно-недоверчивое оживление, стоит ли удивляться, что, увидев на столе и то и другое, люди теряют бдительность и отдаются застолью легко и безоглядно. Но Пафнутьев зря опасался головной боли и подавленности – он чувствовал себя прекрасно. Конечно, в теле ощущалась алкогольная усталость, он искренне и убежденно корил себя за слабодушие, но крепкий чай сделал свое дело, и он вышел из дому почти в боевом состоянии духа. О вчерашней пьянке вспоминал без прежнего гнева, вспоминал, изумляясь своему безрассудству, как после ночи, проведенной с женщиной хоть и порочной, но красивой и дерзкой.
Придя в свой кабинетик, не глядя, поддал ногой торчащее из-под стола лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро, а высохшую человеческую руку сунул в ящик стола Дубовику, причем, негодник, так рассчитал, чтобы ящик оказался на упоре, и когда Дубовик потеряет терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу, и неизвестно еще – хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени.
Прежде всего он набрал номер Халандовского.
– Привет, собутыльник, – сказал Пафнутьев. – Жив?
– Еще не знаю... Дай сообразить.
– Послушай, Аркаша, чем ты объясняешь этот безудержный загул?
– Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем.
– Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем?
– Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова? Разве вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом? Если бы, Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое преступность.
– Спасибо, Аркаша, если бы ты знал, как мне нужно твое сегодняшнее утешение!
– И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще?
– Уже лучше.
– Загляни днем, поправим здоровье, а?
– С удовольствием, Аркаша... Если получится. Позвоню.
– Как костюм?
– Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к жизни ночной, распутной и безнравственной.
– Все помнишь, что я говорил?
– Главное помню.
– Главное – это ты, Паша. Береги себя. Мне будет жаль потерять собутыльника.
– Буду стараться. – И Пафнутьев положил трубку.
Подняв глаза, он увидел сидящих перед ним двух оперативников. Они смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и некоторая готовность действовать. Подперев щеки кулаками, Пафнутьев некоторое время молча разглядывал их, прикидывая, какое бы им задание дать, и все никак не мог придумать, поскольку картина преступления была ему ясна, участники известны и теперь наступала весьма щекотливая часть расследования, когда важно было определить, кого брать в первую очередь, с кем повременить, куда нанести очередной удар.
– Какие новости из управления общественного питания? – спросил Пафнутьев. – Там были ревизии, разоблачения?
– Ничего серьезного... Небольшие обвесы...
– Это как понимать – небольшие?
– Ну... Вместо пятисот граммов отвешивали четыреста... Но это по отдельным магазинам, отдельные продавцы... В масштабе управления – полный порядок.
– Почему вы решили, что в управлении полный порядок?
– Нам показали документацию.
– Вы что же думаете, в управлении покажут вам какую-то другую документацию? Ладно, дальше неинтересно... Слушайте внимательно... Вот номер мотоцикла... Мне нужен и он, и его хозяин. Будьте осторожны. Возможны неожиданности...
– Павел Николаевич... Мы, в общем-то, зашли попрощаться... нам сказали, что ты отстранен и мы будем работать с другим следователем.
– Так... Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в этом кабинете больше не было.
– Что ж ты так, Павел Николаевич, – начал было Ерцев, но Пафнутьев в бешенстве перебил его:
– От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь!
– Как бы от тебя не завоняло, Павел Николаевич, – сказал Манякин с улыбкой. – Как вон от того копыта. – Он кивнул в сторону лошадиной ноги.
– Вон! – Пафнутьев замахнулся телефоном, и оперативников вымело из кабинета.
«Спокойно, Павел Николаевич, – сказал себе Пафнутьев, снова усаживаясь за стол. Он не испытывал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно погасила все алкогольные недомогания, и он снова чувствовал себя свежо. – Этот день еще мой, и Анцыферов не сможет отнять его у меня; Колов забрал оперативников? Это он сделал напрасно. Будь они при мне – генералу было бы спокойнее. Что они могут сделать? Могут похитить мотоцикл... И у меня не будет никаких доказательств. Вот это уже плохо... В самом деле, убийца на крючке только благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж, и мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно – мотоцикл... Но тогда вся банда получит предупреждение...»
Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с улыбкой посмотрел на Пафнутьева.
– Как успехи, Паша?
– У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда я собирался арестовать убийцу.
– Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела.
– Все это у вас отлично разыграно. Привет! – поздоровался он с вошедшим Дубовиком. – Но послушай и ты меня... У меня забрали оперативников в тот момент, когда я дал им команду арестовать убийцу, – эти слова Пафнутьев произнес уже для Дубовика.