Гражданин России
Шрифт:
Офицер в очках: «Ну-ка, ну-ка, Миллер, расскажите, что за история!».
Миллер: «Я купил ружье у мужика, который откопал его в степи из кургана. Стал осматривать ружье, чтобы удостовериться: не заряжено. Рылеев стоял напротив. Комнатка, где мы находились, маленькая – три шага. Сначала я дул в отверстие ствола, затем попросил Рылеева приложить руку к затравке. Спрашиваю: «Ну как?» Отвечает: «Воздух проходит свободно». Тогда я взвожу курок и прошу Рылеева посторониться. А он вдруг засмеялся: «Стреляй! Стреляй из пустого ружья. Я стоял
Офицер в очках: «Похоже, судьба лелеет и хранит Вас на каждом шагу, Кондратий Федорович. Завидую Вам! Ни вода, ни огонь Вас не берут!».
Моя бравада решала многое в те годы, я хорохорился и бросал вызов пространству, не задумываясь о вариантах жизненного пути.
Ответствую товарищам: «Что же тут мудрёного? Я уверен, что судьба никогда не перестанет покровительствовать тому гению, который ведет меня к славной цели».
После этого моего заявления, офицеры плотно обступают меня.
Косовский: «Но в чем же заключается эта цель? Пожалуйста, откройтесь, если не всем сразу, то хотя бы одному по выбору. Вы молчите? Дурного же Вы мнения о своих товарищах! А, может, среди нас и нашелся бы такой, который смог бы умно обсудить с Вами Ваши идеи, лишь бы они клонились к пользе».
Офицер в очках: «Да, бросьте, Александр Иванович! Я не верю, что Кондратий Федорович попал на счастливую мысль. Как благородный человек, он не стал бы таить сокровища от друзей».
Я: «Собираюсь ехать туда, где люди живут и дышат свободно».
Косовский: «А куда бы, например, ехать?».
Я (безапелляционно): «В Америку! (Офицеры недоуменно переглядываются.) Непременно в Америку! Я собираюсь купить там участок земли и положить основание колонии независимости. А кто из вас захочет жить по собственному произволу и не быть в зависимости от подобных себе, забыть о том, что такое русское лихоимство и беззакония, тех я приму с распростертыми объятиями».
Офицер в очках: «Нелепая затея».
Косовский: «Колония независимости – пустая фантазия. Для этого нужны большие средства, да и охотников ехать в такую колонию среди дворян не сыщешь».
Я начинаю терять терпение: «Господа, вы или не в состоянии, или не хотите понять, куда стремятся мои помышления. Умоляю вас, услышьте меня! Отечество ожидает от нас общих усилий для блага страны! Души с благородными чувствами постоянно должны стремиться ко всему новому, лучшему, а не пресмыкаться во тьме. Вы видите, сколько у нас зла на каждом шагу, так будем же стараться уничтожать его и всё переменять на лучшее! Не подчиняться никому – наше право. Надо стремиться к равенству вообще и идти путем здравого рассудка».
Офицер в очках (обращается к Миллеру и Косовскому, пытаясь найти в них поддержку): «Нет, нет! Он смеется над нами! Он силится доказать нам красоту того, чего не существует. Пустословием Рылеев прикрывает свою нелюбовь к службе, а из нас каждый чист совестью».
Я (ох, и слеп же был): «Вижу, мне предстоит множество трудов! Жаль только, не имею сотрудника. Потребуется много силы воли, чего ни в одном из вас я не замечаю».
Миллер: «Итак, Кондратий Федорович, ты остаешься при своём. Ты стремишься к благородному, великому! Но мы не наблюдаем в тебе больше ума и способностей, чем в любом из нас».
Косовский: «Любезный Кондратий Федорович, раз уж Вы говорите о всеобщем равенстве, так покажите нам пример: начните сами чистить платье и сапоги своему крепостному – Ефиму да бегите к колодезю за водой!».
Мои офицеры от души смеются.
Я негодую: «Вы не знаете всех моих мыслей и, конечно, не можете понять всего, как следует, хоть бы я вам и объяснил. Вы сами, изначально, выбираете быть послушными, безгласными винтиками в цепи унижений. Вы жалкие люди и умрете в неизвестности».
Косовский, Миллер озорно перемигиваются.
Офицер в очках (ехидно): «А Вы не умрете?».
Моя роль Рылеева активизирует свои позиции: «Я знаю и твердо убежден, что имя мое займет в истории несколько страниц».
Миллер: «Кондратий Федорович, мы готовы признать тебя человеком особенным, но для начала разберись-ка со своим долгом. Ты год целый не можешь завести чистого белья, старое уж расползаться начало. Ну, разве доступны великие дела на благо России подобным пигмеям?». (Офицеры хохочут.)
Я: «Прощаю тебя, Миллер, ибо ты не подлец. Но в следующий раз, когда надумаешь стреляться, хотя бы и с самим чертом, не смей звать меня в свои секунданты».
Я присматривал себе союзников с целью распространять свои идеи, но не верил в серьезность многих молодых офицеров: вели пустую, не обремененную смыслом, жизнь; бездумно подчинялись армейскому порядку. Мне становилось душно в их обществе. Я на бумаге строил планы – истово искал пути борьбы с беззакониями, которые господствовали под видом государственных законов, страстно искал независимости – возможности ее достижения для всех. Пока это были просто мысли, раздумья, мечты, не направленные в конкретное русло. Казалось, нащупал возможность, невидимую для прочих. Я верил, что родился не зря…
В каждом из нас – божественное начало. Кто-то исследует и раскрывает его в себе, но некоторые считают: «Да, в тебе есть божественное начало, а во мне его нет» (а как же действенный пример перед глазами?).
Моей рукой некогда записаны строки, по которым многие решили, что я стремился лишь к собственной славе:
«Чтоб я младые годы
Ленивым сном убил!
Чтоб я не поспешил
Под знамена свободы!
Нет, нет! тому вовек
Со мною не случиться;
Тот жалкий человек,